— Тогда у нас проблема.
Хассан смотрит на Хеннинга.
— У нас?
— Ну, ты же не настолько глуп, чтобы убить меня из-за того, что Яссер Шах плохо выполнил свою работу?
Шаги Хассана становятся короче. Хеннинг решает продолжать, пока Хассан обдумает ситуацию.
— Яссер Шах скрывается от полиции, они знают, что брат Тарика Мархони как-то связан с вами, и не нужно обладать хорошей фантазией, чтобы догадаться, что в ближайшем будущем вокруг вас будет все жарче и жарче. Потому что Махмуда Мархони скоро выпустят на свободу. Это мне час назад рассказал Бьярне Брогеланд. А знаешь, что еще он мне рассказал?
Хеннинг не ждет ответа.
— Он сказал, что у Махмуда есть улики, которые могут вас уничтожить. Так умно или не очень вдобавок к этому еще и убить журналиста, пусть и свидетеля осуществленного вами убийства?
— Убийством больше, убийством меньше, роли не играет, — произносит Хассан сурово, глядя на остальных в поисках поддержки. — А кроме того, тебя не найдут.
— Может, и так. Но если ты думаешь, что это облегчит тебе жизнь, то ты ошибаешься. Потому что одно дело, когда вы, наркоторговцы, убиваете друг друга. Думаю, большинству из нас это не мешает жить. Но убить журналиста — это совершенно другое дело. Не то чтобы нас, журналистов, все любили, это далеко не так, но в самой глубине души, хотя многие и утверждают, что ненавидят журналистов, я думаю, они рады, что мы существуем. И если кто-нибудь убьет журналиста или тот исчезнет с поверхности земли за то, что выполнял свою работу, здесь будет настоящий ад, это я тебе обещаю. Полиции уже известно, что вы за мной приглядываете, и если вам кажется, что у вас сейчас трудности, то только дождитесь завтрашнего дня, когда меня начнут искать, и вы узнаете, что такое трудности. Брогеланд предложил мне защиту от вас, но я отказался. Знаешь почему? Потому что я не собираюсь закопаться в нору или жить за щитом всю оставшуюся жизнь, и еще я не думаю, что вы настолько безумны, что сильно усложните себе жизнь, устранив меня с дороги. Но если ты хочешь убить меня, Хассан, то сделай это сейчас. Сразу. Ты окажешь мне большую услугу.
Звук его голоса с грохотом отражается от стен. Под ребрами бешено колотится сердце. Он смотрит на Хассана, продолжающего ходить кругами. Его ботинки отбивают медленные равномерные удары по мокрому бетонному полу. Остальная часть банды следит за шефом глазами.
— Откуда у тебя эти шрамы? — спрашивает Хассан через некоторое время.
Хеннинг вздыхает. Может быть, и хорошо, что Юнас будет здесь со мной сейчас. Мой хороший, хороший мальчик. Хеннинг вспоминает, как скакал в языках пламени, пытаясь прикрыть лицо руками, как загорелись волосы, сгорели и обожгли его, глаза Юнаса, увидевшего это, как он помогал тушить огонь, пока не стало слишком поздно.
Хеннинг помнит, как они стояли на балконе, а из гостиной к ним приближались жадные языки пламени, он помнит, как Юнас смотрел на него в поисках поддержки и защиты, помнит его слова, которые никогда не забудет, все будет хорошо, не бойся, я позабочусь о тебе, он помнит, как они забрались на перила, как Хеннинг схватил своего сына, посмотрел ему в глаза и сказал, что им надо прыгнуть, и они будут внизу, в безопасности, но было холодно, несколько дней до этого шел дождь, и перила стали скользкими, он заметил это, только когда забрался на них, и он подумал, что неважно, что будет с ним, главное — спасти Юнаса, я должен приземлиться первым, я приму на себя удар, а Юнас может упасть на меня, все равно, на какую часть тела, главное, чтобы он выжил, а Юнас сопротивлялся, плакал, не хотел, не мог, но Хеннинг заставил его, приказал строгим голосом, сказал, что они должны и если не прыгнут, то погибнут оба, и пообещал, что в следующие выходные они поедут на рыбалку, одни, только бы им добраться до земли, в конце концов Юнас храбро кивнул сквозь слезы, взобрался наверх, смелый мальчик, лицо Хеннинга было обожжено, и ему было трудно смотреть, но он должен был сделать это, должен был шагнуть первым и сделать единственное, что он мог, спасти собственного сына, он забрался на перила, взял Юнаса за дрожащие руки, поднял его, еще раз повторил ему свои слова, эти чертовы слова, но, когда Хеннинг посмотрел вниз или попытался посмотреть вниз, у него закружилась голова, запахло горелым, то ли из квартиры, то ли от его собственного лица, из двери, которую они не закрыли за собой, повалил дым, и, сейчас или никогда, им надо было прыгать, он сделал шажок, чтобы найти более устойчивое положение, чтобы почувствовать, что под ним больше нет перил, они исчезли, так же как и руки, которые держались за его руки, Юнас, куда, черт возьми, подевался Юнас, он не видел, не мог видеть, глаза слиплись, и он летел, парил к земле, ожидая удара, почувствовал удар еще до того, как соприкоснулся с землей, на него с грохотом обрушилась темнота, и он ничего не видел, ничего не замечал, ничего не чувствовал, только тьму.