Но ведь Хеннинг любит волны.
— Спасибо за ужин, — говорит Анетте, выходя из ресторана в июньский вечер. Опять пошел дождь, с неба падают маленькие легкие капли.
— Не за что.
— Хотите? — спрашивает она, поворачиваясь к нему. Хеннинг отпускает дверь, которая с грохотом захлопывается у него за спиной. Анетте протягивает ему пакетик леденцов «Кнотт»:
— Так здорово пососать «Кнотт» после пары бокалов пива.
Она высыпает несколько белых, коричневых и серых шариков на ладошку и отправляет их в рот. Он с улыбкой отвечает:
— Спасибо, да.
Хеннинг протягивает руку и получает порцию леденцов. «Кнотт». Ох уж эти сладости из детства. Он годами поглощал эти пакетики, но сейчас боится даже подумать о том, когда в последний раз ел такую вкуснятину. Хеннинг берет коричневую конфету, с наслаждением съедает ее и одобрительно кивает Анетте.
— Надо положить в рот всю пригоршню. Тогда будет здорово.
Он смотрит на семь-восемь леденцов в своей руке, а потом подносит ладонь ко рту. Хеннинг улыбается, производя эту операцию, и одна конфета не попадает в рот, а падает обратно на ладонь. Он рассматривает маленький белый шарик, пока жует, сосет и хрустит. Леденец похож на небольшую таблетку.
Небольшая таблетка. Маленький белый шарик.
Маленький белый…
О черт.
Он дожевывает конфеты и проглатывает их, глядя на Анетте. Она вытряхивает из пакетика «Кнотт» в левую ладонь еще несколько таблеток и отправляет их в рот. Хеннинг смотрит на маленький шарик и вспоминает, что Ярле Хегсет говорил обычно о деталях, о том, что целое заключено в деталях. Это звучит как приевшееся клише, но сейчас, когда Хеннинг стоит и смотрит на маленькую белую кругляшку, ему кажется, что смутное беспокойство, которое он начал испытывать с момента, когда заглянул в лишенные выражения глаза Стефана, тот крючок, который дергался у него в желудке, внезапно стали полностью осязаемыми и вот-вот разорвут его изнутри.
— В чем дело? — спрашивает Анетте. Хеннинг не может вымолвить ни слова. Он просто смотрит на нее, вспоминая белый порошок на своей подошве, маленькую белую кругляшку, валяющуюся рядом с его ногой на полу, о том, что и форма, и запах таблетки показались ему знакомыми. Он вспоминает задернутые шторы и незапертую дверь.
— Неужели невкусно? — произносит Анетте улыбаясь. Хеннинг замечает, что кивает ей. Он пытается разглядеть выражение ее глаз. Заглянуть в зеркало души, в котором отражается правда. Но она просто пялится на него. Он переводит взгляд с леденца на нее.
— Ау-у-у-у-у?
Анетте машет рукой у него перед лицом. Хеннинг берет конфету большим и указательным пальцами и поднимает ее вверх, рассматривает, обнюхивает.
— Что это вы делаете? — хохочет Анетте, продолжая хрустеть.
— Нет, я…
Голос его лишен всяческого выражения, будто ему не хватает воздуха. На площадь Улава Рие приходит трамвай номер и. Скрипят колеса. Звук напоминает электропилу и поросячий визг.
— Это мой трамвай, — говорит Анетте и начинает пятиться. Она смотрит на него, ищет его глаза. — Спасибо за ужин. Мне надо бежать. Созвонимся.
Потом она улыбается, разворачивается и убегает. При каждом ее легком шаге рюкзак взлетает вверх и опускается вниз. Он провожает ее взглядом, пока Анетте не скрывается в сине-белом вагоне. Когда двери закрываются и трамвай продолжает свое движение в сторону центра, она усаживается у окна и смотрит на него.
Взгляд ее впивается в Хеннинга, как челюсть острейших зубов.
Путь домой занимает целую вечность. Ему стоит огромных усилий оторвать ногу от земли и сделать шаг. Единственное, о чем Хеннинг думает, единственное, что стоит у него перед глазами, — это улыбка Анетте в тот момент, когда она поворачивается к нему спиной, это криво висящий у нее на спине рюкзак, повторяющий ее движения, он видит наклейки, каждую из них, названия экзотических городов исполняют у него перед глазами странный танец.
Все это прокручивается в голове Хеннинга раз за разом, пока его ботинки тяжело ступают по асфальту. Стук его шагов похож на звук цимбал. Он поднимается вверх, обретает крылья и смешивается с дождем, который становится значительно сильнее, и вот Хеннинг доходит до очереди, стоящей перед рестораном «Вилла Парадисо». Люди, находящиеся внутри, едят пиццу, пьют, улыбаются, смеются. Он пытается думать, видит перед собой глаза Анетте, облегчение, сквозящее в них, некоторое удовлетворение, и это несмотря на то, что всего несколько часов назад ее оглушило ударом «СтанГана». И он слышит голос Туре Беньяминсена, слышит, как тот копирует ее голос: «Какой смысл быть гением, если о тебе никто не знает?»