Она вытерла глаза ладонью и вдруг поняла, что толпа замолчала грозно и тягостно. По шее Фаины проскользнул холодок дурного предчувствия. И точно. Начиная от Митрополичьего корпуса, из уст в уста камнепадом покатился ропот:
— Убили! Убили! Батюшку убили!
— Батюшку?! — Охнув, Фаина стиснула в кулаке кончик платка.
— Да кого, кого убили? — гомонили кругом.
— Отца Петра Скипетрова[7]из Скорбященской церкви! — сказал кто-то совсем рядом. — Говорят, в лицо выстрелили.
— Ой, божечки! — тут же горячо запричитала молодая бабёшка в суконном армяке. — Да это же наш батюшка! Такой хороший, добрый батюшка! Он нас с мужем венчал и детей крестил! Да как же мы теперь без него? Осиротели, как есть осиротели! — Громко шмыгнув носом, она с отчаянием посмотрела на Фаину и стала пробираться вперёд сквозь толпу, беспрерывно повторяя: — Что я детям скажу? Что скажу?
«Дети! — как ушатом холодной воды окатило Фаину. — Мне надо срочно бежать домой!»
Вся дрожа, она как безумная стала расталкивать людей вокруг себя, в глубине души уверенная, что прямо сейчас всех, кто здесь находится, должно поразить громом: одних за то, что сотворили, других за то, что позволили сотворить немыслимое злодейство.
К дому Фаина неслась с такой скоростью, что дыхание останавливалось. Василий Пантелеевич, впустивший её в квартиру, обомлел:
— Фаина, что случилось? Да на вас лица нет.
Чтобы унять сердцебиение, Фаина упёрлась ладонями в стену и чужим голосом сказала:
— Всё пропало. Всё теперь покатится вниз.
— Что покатится? Что пропало? — обеспокоенно спросил Василий Пантелеевич.
Она не ответила, махнула рукой и пошла к детям в свою комнату. Девочки не спали, но не плакали, тихо возясь ручонками в распоясанных пелёнках.
— Бедные вы мои, бедные!
Василий Пантелеевич возник в дверях и деликатно покашлял:
— Фаина, вы мне так и не сообщили, что случилось. На вас напали? Ограбили? Обидели?
— Напали, ограбили и обидели, — повторила она, а потом вскинула глаза и яростно произнесла. — В Лавре батюшку убили. Отца Петра Скипетрова. В лицо выстрелили, ироды. Совсем Бога не боятся. Не простит Он нас, проклянёт на веки вечные.
— Как убили? Кто? — Василий Пантелеевич охнул.
— Знамо дело, кто, — Фаина криво усмехнулась. — Эти, — она мотнула головой в сторону окна. — Большевики. Теперь всё пропало!
Василий Пантелеевич побелел:
— Не говорите так Фаина, будем надеяться, что батюшка случайная жертва. Я уверен, власть не допустит расправ и самосуда…
Каждое следующее слово звучало фальшиво и жалко. Смутившись, Василий Пантелеевич ссутулил плечи и тихо отступил в темноту коридора.
— Я не понимаю, о чём ты говоришь! — вспылила Ольга Петровна, когда Василий Пантелеевич рассказал об убийстве священника.
Разговор шёл крутой и жёсткий. Василий Пантелеевич так долго держал в себе гнев, что эмоции буквально взрывали мозг изнутри, разлетаясь горячими пулями из коротких слов и фраз.
Вскочив, Ольга Петровна засунула руки в карманы халата и принялась широко вышагивать по комнате из угла в угол. Всклокоченные волосы придавали её облику вид рассерженной фурии из театральной постановки.
— Идёт борьба между старым и новым — беспощадная, между прочим, — а ты желаешь, чтоб обошлось без жертв?! Так не бывает, мой милый! — Ольга Петровна круто развернулась и вскинула голову. Появилась у неё такая привычка — высоко задирать нос. — Никто без боя не отдаст народу награбленное! Революция — это насилие и диктатура победившего класса, и узурпаторам необходимо смириться и склонить голову перед народным гневом!
— Но те, кто не желает насилия и диктатуры — тоже народ! — возразил Василий Пантелеевич. — Богобоязненный и трудолюбивый.
Ольга Петровна скорчила презрительную мину:
— Жалкие обыватели! Товарищ Коллонтай[8]подписала совершенно справедливый указ о конфискации части помещений Лавры, и монахи должны были подчиниться ему, согласно революционной дисциплине!
— Видимо, кроме Лавры, в Петрограде не осталось свободных мест, — ехидно вставил реплику Василий Пантелеевич. — Если хочешь знать моё мнение, то эта грязная развратница Коллонтай, об адюльтерах[9]которой не знает только глухой и слепой, сознательно решила заварить в городе кровавую бучу. Удивительно, с какой быстротой большевики сбросили маску миротворцев и показали своё истинное рыло с рогами и свиным пятаком.
— Рыло!!! У меня рыло?! — закричала Ольга Петровна. — Ну, знаешь! Тебе стоит выбирать выражения! Я, между прочим, отныне истинная большевичка и на днях вступаю в ряды ВКП (б). Меня рекомендовали сам товарищ Ленин и товарищ Лилина![10]
7
8
13 января (ст. ст.) 1918 года Народный комиссариат государственного призрения под руководством А. Коллонтай издал распоряжение о реквизиции жилых помещений Лавры и покоев митрополита для своих нужд.
10