Идти было некуда. Прижимая к себе дочь, Фаина столбом стояла посреди двора и думала только о том, что сейчас чужая, недобрая тётка качает Капитолину. Разве та знает, что после кормления Капе надо обязательно пощекотать животик, а перед тем как уложить спать, спеть колыбельную про трёх ангелов? Да и не заснёт Капа без Настёны, так и будет исходить на крик, пока не истратит все силёнки.
Как будто подслушав грустные мысли, Настя выгнулась дугой и издала истошный вопль, больше похожий на кошачий ор.
— Шшшш, тише, тише. — Фаина прижалась губами к потному лобику, выглядывавшему из одеяльца, и двинулась прочь со двора.
— Господи, подскажи, куда податься?
Сгорбившись, она побрела вдоль по улице до площади у Николаевского вокзала, посреди которой грузно и грозно возвышался конный монумент царя Александра Третьего.
«На площади комод, на комоде бегемот», — выскочила из памяти забавная частушка, гулявшая по городу со времён установки памятника.
«Сколько я с дитём смогу продержаться побирушкой? День? Два? Неделю? — подумала Фаина с отчётливой безысходностью. — В холодном и голодном городе никто не заметит смерть молодой бабы с ребёнком. Швырнут на похоронные дроги, да ещё и скажут: двумя ртами меньше».
А что, если сесть на ступеньки крыльца, как тогда, когда её подобрал доктор? Вдруг да опять выпадет нечаянная удача.
Она отпрянула к стене, когда мимо промаршировал отряд красногвардейцев с красными нашивками на папахах. Из-под их сапог воробьями вспархивали комья весенней грязи.
«Земля — крестьянам, фабрики — рабочим, хлеб — голодным» — кричал кумачовый лозунг на здании вокзала.
«Хлеб — голодным». — Если бы Фаина могла, она бы зло усмехнулась, потому что власть Советов наплодила столько голодных, сколько России прежде не снилось в самом страшном сне. Но оттого, что горе накрепко свело челюсть, губы не шевелились.
Разлучённая с Капитолиной Настя орала не переставая.
Майский ветер задувал под тонкое пальтецо, и у Фаины очень быстро застыли руки. В поисках тёплого угла она забрела в подъезд с выбитыми дверями и крепким запахом махорки и горелой бумаги. Судя по пеплу и углям, на мраморном полу кто-то разводил костерок, ещё дышащий струйками дыма. С закопчённой лепнины над окном скорбно смотрели две женские головки с отбитыми носами. На верхнем этаже стукнула дверь и раздались медленные шаркающие шаги. Спускалась старуха в чёрной одежде с костистым лицом ведьмы.
— Ты что здеся сидишь? Воровка, что ли?
Фаина покачала головой:
— Нет. Греюсь.
Воровка! Она не могла бы украсть, даже если бы захотела. Давным-давно, ещё мелюзгой, они с подружками попали на гулянье, где пьяный булочник скинул с плеч короб и завалился спать под берёзу. Девки и парни с хохотом растаскивали плюшки и пирожки, озоровали, кривлялись. Кто-то из шутников надел на голову булочнику дырявую корзину без ручки.
— Что же ты, Файка, стоишь? Хватай сушки, ешь! Вкусные! С маком! — подначивали подружки, с хрустом разгрызая перепавшую дармовщинку.
А она робела, комкала в руках косынку и не могла ничего сказать. То ли плакать хотелось, то ли убежать от стыда.
— А коли не воровка, то проваливай отсель! Прочь! Прочь! Убирайся к себе домой!
Посох старухи больно толкал Фаину в плечо и в спину.
Она поймала в кулак конец посоха и крепко дёрнула:
— Хватит драться! Нет у меня дома!
— Как это нет? — Старуха кивнула на ребёнка. — Выгнали небось за то, что в подоле принесла.
— Ни в каком подоле я не приносила. В няньках жила, а хозяйка нашла другую работницу.
— Вон оно как! Совсем народ озверел. — Насупившись, старуха пожевала губами. — Я тебя приютить не могу, у самой полна коробочка. Но ты вот что, девка, походи по дворам и порасспрашивай, где находится Домкомбед, — последнее слово она произнесла с расстановкой, словно заколачивала в стену гвозди.
— Домкомбед? — Фаина подняла глаза. — А что это?
— Домовой комитет бедноты, — сказала старуха. — Ты ведь беднота?
— Да, — кивнула головой Фаина. — Беднее некуда.
— То-то и оно. Значит, тебе туда прямая дорога. Скажи, что негде жить, они помогут. У нас тут в подвале бабёшка жила, Зойка Клыкова, может, слыхала?
— Нет.
— Ну, нет так нет. Так вот эту Зойку Домкомбед определил на житьё — живёт в квартире богатенной купчихи Бояриновой. В самолучшую комнату с этим, как его… эркером!
— Муж, что ли? — тупо переспросила Фаина, прижимая к груди проснувшуюся Настюшку.