Всё свободное время она кружила по дворам, расспрашивала, заглядывала в лица детей, напрягала память, пытаясь отыскать следы Насти. Никто не видал, не слыхал, и лишь однажды усталая женщина с корзиной белья посетовала:
— Тебе бы, девка, нашу домкомбедовку расспросить, Машку Зубареву, она в здешних дворах хозяйничала и ей обо всех найдёнышах докладывали. Да она, окаянная, в одну ночь куда-то съехала с квартиры.
— А куда, тётенька? Где найти эту Машку? — уцепилась за слова Фаина, чувствуя, как сердце вдруг встрепенулось и забилось пойманной птицей.
— Да кто ж её знает, куда? Мы с бабами тут судили-рядили, но так и не раскумекали: Ленка-подёнщица думает, что Машка в деревню подалась на подкорм, а Лукерья извозчикова говорит — якобы, убили её. Слыхала, небось про бандитов, что по ночам шлындают. А у Зубаревой пропуск был на комендантский час. Вот и соображай сама. — Женщина взвалила корзину на плечо и вздохнула: — Точно убили.
Когда становилось совсем невмоготу, Фаина бегала к дому Ольги Петровны и ждала, когда няня с плоским лицом каменной рыбы выйдет погулять с Капитолиной на руках. Капа беспрерывно плакала, и Фаина тоже начинала всхлипывать, чувствуя, как её сердце разлетается на мелкие кусочки.
По вечерам Мартемьян Григорьевич принимал гостей. Они приходили к нему почти крадучись, подолгу оставаясь на лестнице и вслушиваясь в шаги за спиной.
Публика была разношёрстная, начиная от лапотных крестьян и заканчивая графинями и княгинями. После их визитов Фаина слышала, как в комнате хозяина мелодично пел замочек денежной шкатулки и раздавалось довольное мурлыканье хозяина, похожее на урчание сытого кота.
Иногда Мартемьян Григорьевич растворял дверь и кричал:
«Фаина, принимай провиант!»
Тогда в руки Фаине перекочёвывали свёртки с мясом, маслом, сахаром и тому подобным дефицитом, не доступным простым горожанам.
Жалованье Фаина не просила, работала за еду. Главное требование, выдвинутое при найме, — держать язык за зубами, а при появлении посетителей немедленно уходить в кухню и не показываться на глаза.
— Если узнаю, что ты подслушиваешь или подсматриваешь, задушу своими руками, — сразу предупредил хозяин, и хотя тон был спокойный, не угрожающий, Фаина сразу поверила, но не испугалась. Теперь в ней жил единственный страх не найти Настю, а всё остальное значения не имело.
— Замолчи, наконец! — Матрёна в ярости схватила тщедушное тельце Капитолины и несколько раз с силой тряхнула. Ребёнок заорал ещё громче, судорожно отталкивая от себя бутылочку с молоком.
— Гадина, дрянь! — Матрёна не жалела ни слов, ни шлепков. Всё равно никто не увидит. Ольга Петровна целый день пропадает на службе, и, кроме того, ей совершенно нет дела до дочки. Матрёне ещё ни разу не доводилось подмечать у матерей такого равнодушного взгляда, каким Ольга Петровна смотрит на Капитолину. А ведь младенцев через её руки прошло немало. Если посчитать, начиная с шестнадцати годов, то штук десять, если учесть близняшек присяжного поверенного Горенкова. Там мамаше тоже было не до дитятей, она, вишь, писательницей заделалась. Заходила в детскую лишь поинтересоваться, нет ли у детей жара, или когда гости приходили, чтоб похвастать своими золотушными отпрысками, не выговаривающими половину букв.
— Вообразите, господа, мои дети в три года читают наизусть стихи Бальмонта! — хвалилась писательница, кокетливо вздымая белые руки, унизанные кольцами и браслетками. — Скоро они начнут самостоятельно писать поэмы.
Недавно Матрёна признала писательницу в одутловатой барыне, что шваркала по тротуару лопатой на трудработах. Рядом с ней ковырялись в сугробе двое мальчишек лет семи — Кока и Лёка. Высмотрев в грязном снегу какую-то крошку, Лёка молниеносно схватил её и сунул в рот, за что Кока двинул его кулаком в бок.
Чужих детей Матрёна ненавидела, но считала, что кормилицей быть лучше, чем прачкой, тем паче что собственные дети росли в деревне у бабушки и не докучали капризами. Оттуда, из деревни, она потихоньку вывозила картошку и меняла на золото с блестящими камушками. После одного удачного обмена в ушах появились серьги в виде ладьи, усеянной бриллиантами. До поры до времени Матрёна прятала серьги под платок, потому что на улице лютовали воровство и разбой, но ничего, советская власть наведёт порядок, и тогда ничто не помешает трудовому элементу жить вольготно и счастливо.