Увидев Фаину, он поднял вверх руку:
— Эй, девушка, не проходи мимо, будь добра, помоги. Мне одному прибивать несподручно! — Мотнув головой, он сдвинул на затылок картуз, а потом приложил к двери вывеску: — Подержи чуток за угол, пока я молотком орудую.
Он достал из кармана несколько гвоздей и сунул их в рот, как обычно делали плотники.
— Здесь живёшь?
Гвозди мешали говорить, поэтому получалось смешно и гнусаво.
Фаина фыркнула:
— Здесь. В третьей квартире.
— Одна или с семьёй?
Он стукнул пару гвоздей.
— Одна. Служила в прислугах, а потом хозяина в ЧК забрали, — она понизила голос, — ну он и не вернулся.
— Ты что, жалеешь его, что ли?
Парень прибил вывеску, откачнулся на шаг и полюбовался на свою работу.
Фаина пожала плечами:
— А что? И жалею. Он мне ничего плохого не сделал. Кормил, поил, не обзывал, зря не придирался.
— А то, что твой хозяин эксплуататор, тебя, значит, не волнует? — спросил парень. Он стукнул молотком по ладони и сжал кулак. — А вообще-то правильно! Людей надо жалеть, особенно тех, кого можно перевоспитать.
Он сунул молоток в карман и протянул Фаине ладонь лодочкой:
— Как говорится, спасибо за помощь, товарищ…
— Фаина, — подсказала Фаина.
— Короче, давай знакомиться, товарищ Фаина. Я Фёдор Тетерин, рабочий с ткацкой мануфактуры, прислан к вам организовывать Домовой комитет жилищного товарищества и ликвидировать эксплуататорскую отрыжку прошлого. — Он глухо кашлянул в кулак и покраснел: — А, кстати, ты грамотная?
— Да.
Он обрадовался:
— Вот и отличненько. Даю тебе первое революционное поручение — оповестить жильцов о наличии у них органа советской власти. — Широким жестом Тетерин распахнул дверь в помещение, откуда пахнуло запахом тлена и сырости. — Если какие-то вопросы, то милости просим, — неуклюже потоптавшись на пороге, он оглянулся, — да и так просто заходи, чайку попить. Я, знаешь, не кусаюсь.
Сквозь окно, покрытое слоем пыли, Фёдор Тетерин проследил, как Фаина вышла со двора, и только тогда окинул взглядом вверенное ему хозяйство. В одной комнате будет контора, другую можно отдать революционной молодёжи, а третью оборудовать под зал заседаний, чтобы доводить до масс последние решения партии большевиков.
Выкинув вверх обе руки, он всласть, с хрустом потянулся, жалея, что по загромождённой комнате не получится пройтись колесом. Сидящая внутри радость раздирала его до печёнок: шутка ли, ему, босоногому пацану из предместья, доверено создавать власть на местах, и какую власть — не царскую, не барскую, а самую что ни на есть народную!
А Фаина эта, кстати, ничего — симпатичная! И глаза у неё особенные, вроде бы как усталые, но очень тёплые — любую льдинку растопят. Надо будет крепко взять её в оборот и привлечь к общественной работе.
Тетерин всё-таки сумел выбрать пятачок на грязном полу, чтоб встать на руки и пройти пару метров.
«В последний раз, потому что не к лицу домовому начальству сальто-мортале раскручивать», — вздохнул он про себя с тайным восторгом от собственной значимости.
— Здравствуйте.
— И тебе привет, коли не шутишь. — У женщины, что стояла посреди двора с пустой кошёлкой, было одутловатое лицо и неприятный острый взгляд голодной зверюшки. — Ищешь кого или ради болтовни разговор заводишь? Так мне с тобой балакать недосуг. Говори, чего надо, и иди восвояси.
Фаина вздохнула:
— Не слыхали, никто здесь по весне младенца в зелёном одеяльце не находил? Девочку, дочку мою. Беленькая такая и щёчки розовые.
— Нашла примету — щёчки розовые! Да они у грудников у всех розовые, ежели дитя не чаморошное. В зелёном, говоришь?
Фаине показалось, что в глазах женщины промелькнуло понимание, и она заторопилась:
— Да-да! В зелёном! Оно ещё посредине было красной ниткой простёгано.
Эта женщина точно что-то знала, слышала или видела. Фаина почувствовала, как от неистово заколотившегося сердца по телу растёкся огненный жар.
— Да как же ты ухитрилась ребёнка потерять? — спросила женщина.
— Сама не знаю. Помню патрулей, поленницу дров и то, что я дочку уронить боялась. А потом словно в омут попала — очнулась, а ребёнка нет.
— Не повезло тебе, девка. — Опустив голову, женщина посмотрела в пустую кошёлку и покачала её из стороны в сторону. — А может статься, наоборот — подфартило. Не надо пропитание дитю искать, когда оно, дитя, денно и нощно есть просит: дай хлебушка да дай. А где, скажи на милость, я этот самый хлеб возьму? Стяну, что ли? — Она махнула рукой. — Да я бы и украла, только не у кого. У всех в кармане вошь на аркане. Кто мог, в деревню подался. Даже домком-бедовка Машка Зубарева из дома съехала, хоть паёк от новой власти получала, нечета нашему.