Я раньше думал, что здесь зимой солнца не увидишь. Но это не так: в Ыйылы полярной ночи не бывает. Хоть ненадолго, а день наступает всякий раз. Значит, это ещё не самый край Севера.
Оля теребила в руках тряпку.
Несколько раз она хотела что-то сказать, но словно проглатывала слова.
— Чего ты? — спросил я.
— А вот хочу… Ты, Женя, не рассердишься, если я спрошу? Я слыхала дома от мамы, что у тебя новый отец, чужой… отчим… Он с тобой как? Не обижает?
Я ответил:
— Никак… Ну ладно, пойду — надо посмотреть, не напал ли опять третий «Б»…
Об этом разговаривать я ни с кем не собирался!
После маминого отъезда, на следующий день, Фёдор Григорьевич пришёл домой в обеденный перерыв. Мама оставила супу, нажарила мяса кусками. Ещё и поужинать хватило, и позавтракать. А на следующий день после завтрака он мне сказал, чтобы в двенадцать, ровно в двенадцать, я был у него в экспедиции: мы пойдём в столовую, потому что дома обеда больше нет, а приготовить что-нибудь не будет времени.
Я решил сразу захватить с собой сумку. Если в столовой много народу, если я задержусь, прямо оттуда — в школу.
В столовой хорошо обедать. Дома что — сварила мама борщ, ешь обязательно борщ, даже если не хочется; голубцы — голубцы… А я капусту ну терпеть не могу! В столовой же можешь выбрать то, что тебе больше всего нравится.
Мы разделись, прошли в большой и светлый зал, выбрали столик у окна.
Фёдор Григорьевич спросил меня:
— Ну, брат, выбирай, какой будешь есть суп, что закажешь на второе. А на вечер и на утро я что-нибудь в магазине куплю, зайду после работы. Ну что же ты не берёшь меню? Смотри сам, по своему вкусу.
И он протянул мне листок бумаги.
Там голубым химическим карандашом было написано, что сегодня приготовил повар на кухне. Я читал, читал, но так ничего и не смог выбрать: было очень непонятно написано. Вроде и по-русски, а не поймёшь. Вот, например, что такое: «суп конс. с вер.»? Я думал, это суп конский, а оказывается — консервированный, с вермишелью.
— Вы лучше… сами, — сказал я Фёдору Григорьевичу и протянул ему обратно листок — это самое меню.
— Я так я, — согласился он. — Будешь салат из квашеной капусты?
— Квашеная — это солёная?
— Да.
— Буду.
— Хорошо… А суп гороховый? Вот… На второе — бифштекс с яйцом. Согласен?
— Пускай…
Я уже несколько раз ел бифштекс в ресторане на пароходе, когда мы с мамой плыли в Якутск. Дома это просто кусок жареного мяса, а в ресторане — бифштекс.
На соседнем столике стояла бутылка с яркой жёлтой наклейкой; красными буквами было написано: «Лимонад». И сам лимонад тоже был красный. Я видел, как женщина наливала в стакан и в стакане закипали пузырьки.
Мне бы тоже хотелось лимонаду.
— А что мы с тобой будем пить? — спросил Фёдор Григорьевич. — Я, например, выпью кружку пива — его к нам в Ыйылы не часто привозят. А ты хочешь лимонаду, не замёрзнешь потом?
— Не замёрзну, — пообещал я.
К нам подошла официантка в белом фартуке поверх платья, а на голове у неё вроде платочка из кружев. Фёдор Григорьевич поздоровался с ней, сказал, что нам принести. Она записала в блокнотик и спросила:
— Совсем редко стали бывать у нас, Фёдор Григорьевич. Или уезжали куда?
— Нет, никуда, пока всё время здесь, — отозвался он и улыбнулся. — Но я теперь дома… Я ведь женился, Катюша! Вы, наверно, слышали?
— Говорили люди, — сказала она.
— Верно говорили… Ну вот, а позавчера жена уехала в командировку — пришлось нам навестить столовую. Вы постарайтесь, пожалуйста, чтобы не очень долго. А то у нас дела…
— Ладно, потороплю кухню, — сказала она и ушла в конец зала, за перегородку…
Смешно: кухню она поторопит, как будто кухня сама готовит обеды!..
И ещё вот что было странно… Раньше мама была просто мама, и всё. Ну, ещё Нина, как называли её подруги в институте. Или Нина Игнатьевна, как её зовут теперь, когда она стала врачом и работает в больнице. А вот Фёдор Григорьевич говорит: ж е н а — это тоже мама. Совсем недавно он про нас и не знал: есть мы или нас вовсе нет… И мы про него не знали…
Что в столовой плохо — приходится ждать, пока тебе не принесут поесть. Мама уже давным-давно поставила бы передо мной тарелку. А если бы её дома не было, я бы и сам двадцать раз успел налить супу!
Нина, мама, Нина Игнатьевна, жена… Если она может называться по-разному, то и я тоже?.. И Фёдор Григорьевич? Как про него Оля сказала, когда в классе затеяла разговор про мои домашние дела? Отчим — вот как. Отчим, мамин муж… Сюда, в столовую, он раньше каждый день ходил по два, по три раза… А теперь не ходит, он теперь завтракает, обедает и ужинает с женой и со мной.
Самое скучное — ждать. Я спросил у него:
— А вы… где вы научились по-якутски?
Он погасил в пепельнице сигарету, и, когда отвечал мне, дым у него шёл изо рта и из носа.
— Я ведь давно уже здесь живу, на Севере. И мотался в таких местах, где слова русского не услышишь. Ни дорогу узнать, ни расспросить ни о чём нельзя. Пришлось научиться… Учителем у меня был проводник, старик один. Мы с ним два года, почти два с половиной, не вылезали из горной тайги в Токко. Будет время, я тебе расскажу, как нас там выручили ребята, сыновья одного охотника. У нас ушли олени. И не представляю, как бы мы добрались… До ближайшего жилья — пятьсот километров. Запасы продовольствия кончались, патроны — на исходе… Плохо бы нам пришлось! А эти двое мальчишек в тайге нашли оленей и по их же следу пригнали обратно к нашему стойбищу. Ты понимаешь: километров сорок они шли с оленями, а если бы понадобилось, и все сто прошли бы! Закон тайги такой: помочь тому, кто попал в беду.
— Только не забудьте подробно рассказать, — попросил я. — Я люблю слушать разные истории. Это как книжку читаешь…
— Я забуду — ты сам напомни мне.
Суп нам принесли, потом и бифштекс. Кусок мяса на тарелке был прикрыт сверху одноглазой яичницей. Я и мясо съел, и ломтики жареной хрустящей картошки.
Фёдор Григорьевич допивал пиво из толстой кружки, а я маленькими глотками тянул лимонад.
Он сказал мне:
— В буфете, как я вижу отсюда, есть пирожные. Вот деньги, пойди возьми сам, какое хочешь, а то официантку опять придётся долго ждать. Только спроси у буфетчицы, свежие пирожные или старые.
Я зажал монетки в кулаке и пошёл к буфетной стойке.
Пока я шёл, в дверях столовой остановился кто-то в коричневом пальто с серым меховым воротником. Беличью шапку он держал в руках, волосы седые, коротко подстриженные, а нос с мороза как спелый помидор. Я его сразу узнал — видел раза два или три в больнице. Это самый главный у них там врач… Он, мама говорила, уже сорок лет живёт здесь. Приехал, когда в Ыйылы не было ни одного врача.
Он поискал кого-то глазами и направился к нашему столику, отодвинул стул, присел. У стойки мне было слышно, как они поздоровались. Конечно, посёлок небольшой, все друг друга знают.
Буфетчица отпускала официантку и не сразу дала мне пирожное, бисквитное.
За нашим столиком первым заговорил седой. До меня долетали только обрывки:
— Звонил вам на работу… что вы пошли сюда обедать… Нужны весьма срочно… Дело в том… Позавчера ещё уехала к больному… больного сегодня привезли к нам в больницу. Час назад. Завтра должна была к вечеру вернуться… А её и вчера утром там не было. Она же…
Я увидел: вдруг лицо у Фёдора Григорьевича стало белым — белее, чем скатерть на столе. Он рывком отодвинулся от стола вместе со стулом, перегнулся к старику.
— Что!.. Вчера ещё не доехала?!
— Да… Надо немедленно… Поиски… Больница уже отправила машину… Может быть, поможете и вы, ваша экспедиция?
Я не помню, как очутился возле столика.
— Мама! — закричал я. — Где мама? Что с моей мамой? Она, она…
Фёдор Григорьевич обнял меня за плечи.
— Как же это мы!.. Женя, подожди, Женя… Этим не поможешь… Сейчас мы выясним. Это какое-то недоразумение… Не может быть… Пойдём!