— Так, — сказал он, и мы снова зашагали.
Тайга с обеих сторон подступала к дороге. Деревья стояли стеной. Ветки у них были голые, а когда мы шли по обочине, ступать было мягко: на землю нападало много рыжей хвои, нога тонула в ней. Нет, на Севере всё как-то по-особенному, не так, как всюду!
— Как же это? — спросил я. — Сосны-то всю свою хвою порастеряли! Вон сколько её опало!.. А ещё говорят про них — вечнозелёные…
— Какие сосны, где сосны видишь? — засмеялся Кристеп. — Лиственницы это… Они всю зиму будут стоять голые, а весной оденутся в новую хвою. Сам увидишь в апреле. А сосны — вон справа есть немного сосен.
В самом деле, кучка сосен стояла справа, и хвоя у них была темнее. И ветки росли высоко над землёй, выше, чем у лиственниц, — самому долговязому не достать.
— Плечо у тебя не устало? — спросил я. — А то давай я понесу, хочешь?
— Ты никогда не держал ружьё в руках, — сказал Кристеп. — Тебе нельзя — оно заряженное.
Я обиделся и замолчал и не обращал никакого внимания, что там Кристеп рассказывает, пока мы идём и никак не дойдём до его протоки.
Я был доволен, что мы не достали билетов и пошли в тайгу вместо кино.
Тайга… Кристепу позавидуешь. Вот бы и мне пожить на зимовье!.. Я бы всё знал не хуже, чем он. А сейчас никакие звери нам не встречались. Наверно, потому, что мы шли не таясь и разговаривали громко.
— Давай, Кристеп, помолчим, — предложил я. — Зайца, может, тогда увидим. Или лисицу!..
— Никого не встретим… Человек близко. Зверь не любит, когда пахнет человеком, зверь боится, дальше уходит. Если хочешь, помолчим.
Мы замолчали. Но это не помогло. Звери, наверно, увидели, что люди идут не как-нибудь, а с ружьём. И попрятались. Одни вороны перелетали с ветки на ветку и что-то каркали друг другу. Но что — вороны! Их в самом посёлке сколько угодно. Не ворон же я пришёл смотреть!
А что, если бы мы по-настоящему выслеживали рысь?.. Как только я об этом подумал, мне показалось, она тотчас прыгнет на меня сзади, и я голову в плечи втянул. Но я бы ни за что не повернул обратно! Я старался ещё тише ступать, носки загибал внутрь. Глазами стрелял во все стороны, чтобы первым заметить рысь и сказать Кристепу, если она действительно тут где-нибудь прячется. Он говорит, поблизости от человеческого жилья зверей не бывает… Но ведь братьям этим, из газеты, встретилась же она!
Один раз мне показалось: что-то шуршит в кустарнике! Я замер на месте… А Кристеп — ничего… Не остановился, не снял с плеча винтовку, продолжал идти. И я пошёл за ним. И вдруг заяц, живой заяц под кустом! Я присмотрелся: это серый камень там лежал.
Кристеп свернул в сторону. Тропинка была еле заметна, но она привела нас на берег протоки. Края у неё уже были затянуты льдом: «забереги» это называется. Мы стали бросать камни, но лёд не могли пробить; камни застревали и чернели, как изюмины в манной каше.
Кристеп сказал, что летом будем ходить сюда купаться. Вода здесь не такая холодная, как в реке. Вода течёт медленно, и солнце успевает её нагреть.
— Так… Что же вы, камни на лёд бросаете, а где же, где ваша рысь?
Камень выпал у меня из руки. Я быстро обернулся — Оля!.. Оля вышла из-за старой сухой корчаги и ехидно улыбалась, глядя то на меня, то на Кристепа.
— Так где же рысь?..
— Убежала, — ответил я. — Она поняла, что мы за ней пришли, что у нас есть оружие, и убежала.
— И не ври, и не ври! Я шла за вами следом, всё время шла. Не было никакой рыси. Ты, Женя, говорил: хоть зайца бы увидеть… И никого не было. И здесь нет. Хоть и подальше это от посёлка…
Беда с девчонками… Всё они видят, всё знают… Но возразить Оле было нечего: на протоке никого, кроме нахальных ворон, не было. Зря мы, выходит, рисковали и тайком утащили отцовскую малопульку. Малопулька есть, патроны есть, — быть в тайге и ни разу не выстрелить?..
— Давай бабахнем, Кристеп, — предложил я. — Зачем обратно тащить патроны? Или ворону подобьём, чтоб не каркала.
— Лучше поймать её и научить говорить, — сказала Оля.
— Ещё не хватало, чтоб и вороны разговаривали, — сказал я. — Давай бабахнем!
— Нет, — ответил Кристеп, и когда он так говорит, таким голосом, его не заставишь что-нибудь сделать. — Охотник не будет даром жечь патроны.
— Придумал тоже… И пострелять нельзя! Так мы же с тобой не охотники!
— Кто ружьё взял и в тайгу пошёл, тот охотник. Подождём, Ыйген… Может, заяц прибежит.
— Нечего больше зайцу делать — он под вашу пулю помчится, — сказала Оля. — Очень ему надо!
Кристеп снял с плеча винтовку, отодвинул затвор, и маленький патрончик выпрыгнул и упал на песок. Кристеп поднял, подул на него и положил в карман телогрейки, к остальным одиннадцати.
— Учиться будете? — спросил он. — Как целиться, как курок нажимать? Хотите?
Конечно, мы хотели.
Первым улёгся на землю я, животом вниз. Кристеп сверху командовал, и я делал всё, как он говорил.
Приклад упирался в моё правое плечо, а левый глаз я крепко зажмурил. Я целился в ворону, которая сидела на острой верхушке большого камня и клювом оглаживала свои перья. Я старался, чтобы мушка на конце ствола совпала с прорезью прицела. А мушка, как назло, уходила то вправо, то влево… Когда она всё же совпала, проклятая, непоседливая ворона сказала «карр», замахала крыльями и полетела к той самой корчаге, из-за которой появилась Оля.
— Оксэ! — возмутился Кристеп. — Камень видишь, слева лежит от большого?.. В него целься. Камень не улетит никуда и не убежит…
— А я когда буду учиться? — сказала Оля. Она стояла рядом с Кристепом и пританцовывала от нетерпения.
— Женя научится, потом ты.
На этот раз у меня мушка быстрее совпала, и я затаил дыхание и спустил курок. Раздался щелчок, и я открыл затвор: так делают, чтобы пустая гильза выскочила и можно было бы снова заряжать винтовку.
Потом Оля целилась в тот же камень. Она с первого раза быстро щёлкнула, сказала, что мушка с прорезью у неё точно совпала. Сказать-то можно, а как проверить? Это тебе не задача, где сразу видно, решал ты её самостоятельно или списал. Ещё Оля сказала, что она будет, как та женщина-охотница из Средне-Колымска, ничуть не хуже.
Долго учиться целиться нам мороз не позволил, и мы приставили малопульку к островерхому камню и гонялись друг за другом, чтобы согреться. Олю никак не поймаешь — она увёртливая, и я преследовал Кристепа. Он и так и этак, но я всё же его поймал: загнал в бурелом и ему некуда было деваться. Возле поваленной сухой сосны я его и стукнул по плечу.
Его теперь была очередь ловить, но ему тоже не удалось захватить Олю. А меня он прижал к самому берегу. Я — на лёд, но только наступил, лёд хрустнул и от ноги побежала трещинка. Я скорей обратно на берег, навстречу Кристепу, и поднял кверху обе руки.
Уходить из тайги никому из нас не хотелось, но пора было возвращаться.
Пообедать бы надо, но мы же не догадались еды с собой захватить. Да и мама начнёт беспокоиться: она не знает, где я, куда мы пошли. Она всегда беспокоится, если меня нет долго, как будто со мной, как с маленьким, может что-нибудь случиться.
— Да пора, пора!.. — заторопилась Оля. — Мы долго будем до дому идти — рысью шкуру ведь очень тяжело тащить…
Я хотел её дёрнуть за косу, чтобы не дразнилась, но она отскочила и побежала по тропинке между деревьями.
Мы с Кристепом побежали за ней.
Как я думал, так и вышло.
— Ты где же ходишь? — спросила мама, стоило мне толкнуть дверь в комнату. — В два часа я была в кино, брала билеты на вечерний сеанс, думала тебя встретить. Как раз выходили ребята… И не нашла. И уже тревожиться начала. Разве можно так надолго пропадать?
— Никуда я никогда не пропаду, — сказал я. — Мы вместо кино ходили в тайгу, на протоку… Недалеко, недалеко!.. Не делай таких глаз, пожалуйста, а давай скорей обедать. Знаешь, я какой голодный… Как пять волков зимой.