- Не трожь меня! - затрубил Павлов, едва Острецов попытался схватить его за фалды пиджака.
- А! А! - с металлическими оттенками в голосе и телодвижениях горячился Острецов; и хотел посредством Павлова нащупать некую злую карусель, закружившую его супругу.
Даже Буйняков, далеко не эстет, в первый момент помысливший, что, не исключено, Острецов сделает с Павловым примерно то, что задумывал он, вдруг оказался уязвлен, некоторым образом обижен сознанием неотвратимости грубых форм, в которых как в какой-то шершавости покатился к чудовищной развязке набирающий обороты скандал.
- Ведь сказано: не трожь, - вмешался он, вырастая перед беснующимся мужем и дико на него глядя. - Стой, сукин сын, и молчи!
- Да, но позвольте...
- Не позволю.
Хохотала буфетчица, слушая ладного функционера.
- Что такое? У меня здесь дело, свое занятие, а вы откуда взялись? И что вы себе позволяете? Что за тон? - бубнил Острецов.
Но как-то таинственно и угрожающе дали внезапно в клубной действительности знать о себе не только танцы и вероятие супружеской измены, а и словно для боевой мощи созданные элементы, некие, можно сказать, изделия страшной целенаправленной деятельности. И такой жутью повеяло на Острецова, что у него подогнулись колени и оледенела спина как от соприкосновения с могильным холодом. Собственное же дело, занятия его в клубе, о которых он успел заикнуться, показались ему вдруг ничтожными. Борясь с навалившейся слабостью, он в сущности боролся за то, чтобы не выглядеть в глазах Буйнякова трусом и подонком, готовым поступиться женой только потому, что в клубе для этого по каким-то неизвестным ему причинам созданы все условия.
- Уважаемый, займитесь этим маргиналом, - обратился Буйняков к потевшему чуть в стороне директору парка. Буйняков не заметил начавшихся в существе Острецова благотворных, сиротливо подлаживающихся под партийную линию перемен.
Директор, директор... что он о нем сказать, учитывая пока еще предварительный характер сказанного до сих пор? Он был напуган все возрастающим кипением совершенно непонятных ему страстей, псово подрагивал, охваченный невразумительным ужасом, был нетверд в партийных директивах, в данный для той минуты момент не знал, что предпринять, а заслышав приказ Буйнякова, от неожиданности сразу напустил на себя грозный вид и посмотрел на Острецова упырьком. Его еще преследовало и мучило подозрение, что Острецов действительно задумывал схватить его за нос и что тогда, то есть случись это, он, директор, был бы донельзя шокирован и, покрасневший, обескураженный, жалкий под неумолимой острецовской дланью, только беспомощно поводил бы из стороны в сторону Бог весть о чем молящие глаза.
Острецов понял, что директор действительно способен не мешкая заняться им. Вот прямо здесь, в недрах клуба, сделать с ним что-то нехорошее, даже ужасное. Он в предупредительном жесте выставил вперед руки, теперь уже светлыми, ничего насильственного не задумывающими ладошками повернутые к пышущей грозой физиономии администратора.
- Ничего не надо делать... Я молчу... И все же... Ну да ладно...
- Беги, судорожный, беги вдоль стен, - шепнул Буйняков откуда-то вдруг вынырнувшему Павлову, - беги, или тебе крышка.
Павлов побежал, а мгновенно встрепенувшийся Острецов как суровый шмель припустил за ним.
В апогее этой круговой пробежки Павлов решил, что на описывающей уклон книзу дуге выйдет из игры. Происходящее все меньше нравилось ему, тут уж стало не до партийных нужд и не до видов на светлое будущее, более того, не до прелестей Валечки Федоровны. Он начал бочком продвигаться к выходу. И был настигнут Буйняковым, который, чудовищно искривив рот, как бы спихнув его рисунок куда-то вбок, где лицо подменялось беспорядочной и ничего не выражающей игрой света и тени, сказал строго:
- Вернись назад, гнида.
- Но...
- Вернись, - повторил вообразивший себя главой партийной идеологии функционер и для убедительности взял Павлова под руку. - Или тебя что-то не устраивает, дорогой товарищ?
- Тут вообще все как-то скверно попахивает... - пробормотал Павлов, избегая смотреть коллеге в глаза.
- Ах вот оно что, попахивает? Дискуссия, значит? Противоречить захотел? Оппортунизм? И что же выходит, ты у нас, стало быть, чистоплюй? Ты, шушера, шваль, шавка партийная, у нас, значит, ходишь с чистенькими руками, не замарался нигде?
- Но я свободен! - вскрикнул Павлов. - Ты сам говорил... ты обещал свободу! Я волен делать...
- Ты у нас, выходит, за ангела? А хочешь, дам... ну, перво-наперво почувствовать мою силушку? Как врежу! Протри глаза, чучело. Я пока говорю с тобой все равно как брат с братом, по-свойски, но провалишь порученное тебе дело или как-нибудь там перестанешь им заниматься, предпочитая высматривать, как бы улизнуть, - я заговорю иначе. Бойся этого!
Чтобы подкрепить свои слова, Буйняков схватил Павлова за ворот пиджака и несколько раз сильно встряхнул. Мысли о побеге перестали мучить незадачливого ухажера Валечки Федоровны, хотя оторвать успевшего на партийных хлебах обрести некоторую дородность функционера от пола Буйнякову не удалось, и это, кстати, дало Павлову основания утешать себя соображением, что изрядную долю достоинства ему посчастливилось сохранить. Встряска тем не менее получилась основательной. Раздались аплодисменты.
- А вас, - обратил победоносный Буйняков взоры на вновь притихшего Острецова, - вас... - всмотрелся он в поникшую перед ним фигурку и, сам не зная почему, торжествующе забредил, - вас мы всем миром раздавим, сейчас бить вас будем. Впредь поостережетесь срывать и портить партийные мероприятия!
Острецов смешался. Личное начало опрокинулось в свирепствующие вихри общественных стихий и само тоже стало стихией, но, судя по всему, бесполезной и недейственной, не умеющей ни к чему приспособиться.
- Товарищи! - затараторил, на глазах опошляясь, директор. - Мы зря время не теряли, мы посовещались, я нынче от имени присутствующих, в том числе и пристойных посетителей парка, уполномочен заявить, что нам... нам без надобности, чтоб дело безумствовало и виляло туда-сюда, крутилось как пес за своим хвостом. Нам прочный курс подавай! Вы не обижайтесь, но мы понимаем дело по-своему, и если наше понимание идет вразрез с мнением некоторых, это не тот пустяк, который способен нас остановить. Я высылаю охранников на подавление нежелательных элементов. Возьмите этого человека, - величаво указал он на Острецова, - отведите его на задворки, вздуйте его, намните бока, задайте ему перцу! Это мальчик для битья, товарищи.