— Семь верст осталось.
— Пойдем, — строго, почти сурово сказал дядя Вас.
Они встали и пошли туда, откуда слышался тяжелый гул, будто вздохи чьи-то жалобные.
Вышли на большую дорогу, Кольке незнакомую, стали попадаться телеги, изредка солдат проскачет, на них никто внимания не обращал, но все же надо держаться осторожно.
Из отдельных слов поняли, что едут это крестьяне из Незнамова, где бой сильный идет, хочется спросить, но спросить нельзя — надо быть очень осторожным и хитрым.
Недалеко от дороги небольшой костер разожжен. Подошли, Колька запел свою привычную песенку: «слепенькому подайте, добрые люди».
Несколько мужиков и баб, сидевших около огня, не взглянули даже, такие все были усталые и измученные.
Присели на траву слепой и его поводырь, сидят тихо, стараются лишнего слова не проронить, но слова мало кто говорит, только вздохнет тяжело, да в затылке почешет.
— Плохо дело, когда же конец? — и опять замолчат, только вода в котелке булькает и шипит весело.
Одна баба обернулась:
— А вы куда, убогие, плететесь, затопчут вас, ведь бой, видно, скоро сюда подойдут.
Заклокотало все от радости в Кольке, а виду не подает, притворяется испуганным, трясет головой, охает, дядя Вас тоже охает.
— Внучку мы потеряли, девчонку малую, — стонет дядя Вас стариковым голосом.
— Где уж тут найти.
Затормошились по дороге, дробнее застучали телеги, ругань и крики раздались, у костра тоже всполошились, завставали, засобирались. а с дороги три всадника подлетели с шашками наголо, ругаются, по-польски спрашивают, что за люди, чего здесь расселись. может, красных дожидаются.
Мужики и бабы закланялись, забормотали, заохали, стали в путь собираться.
Один всадник прямо на дядю Васа наскакал.
— Это что за бродяга, шпион, верно? Откуда, куда идешь?
От одного слова вся жизнь зависит.
Бросился Колька, забормотал и о слепом, и о внучке потерявшейся. Щурил на него глаза презрительно поляк — вот сейчас полоснет шашкой, и кончено все.
— Гнать их всех в штаб, там разберут— скомандовал поляк.
Погнали по дороге и мужиков и баб, будто стадо овец. Торопят, ругаются солдаты, напирают конями, а иногда и плетью стегнут.
Слышит Колька, один говорит другому:
— Старика и мальчишку представь отдельно, обыщи хорошенько, допроси и прикончи.
Ведь о них это, а под рубашкой у Кольки на шнурке красная звездочка, с фуражки сорванная. Ни за что не расстанется с ней, все равно, хоть смерть, царапает звездочка грудь, будто жжет огнем пламенным.
Слез поляк с коня, привязал к дереву. Мужикам и бабам крикнул, чтобы убирались скорей, а Кольку и дядю Васа в сторону от дороги отозвал. Усы расправил.
Колька дядю Васа за руку крепко держит, не дрожит рука, так рядом и умрут сейчас.
Крикнул сердито поляк, схватил Кольку за ворот, рванул рубаху, заругался. Колька крепче звезду к груди прижал.
— Шпионы большевистские, ждете… — орал поляк, — вот я вам покажу, дождетесь, сказывайте все, — а что тут сказывать, лучше молчать.
Зубами даже скрипнул поляк, ударил кулаком дядю Васа по лицу, шатнулся тот, на ногах все-таки удержался.
— Молчите, заговорите сейчас, — вытащил револьвер, взмахнул — сейчас конец.
Затопали по дороге, закричали, обернулся вдруг солдат, зубы оскалил, от страха забыл, видно, про все, рванулся к коню — трах, посыпалось горохом, упал в траву, до дороги не добежал.
А там уже русские слова, русское «ура».
Стоят дядя Вас с Колькой, крепко взявшись за руки, говорить не могут, спасены, спасены.
X
НА КОНЯ!
Дядю Васа и Кольку отправили в штаб дивизии. Поверить невозможно, что кончились все муки, что опять среди своих, родных, милых, что нечего больше таиться и дрожать.
Колька глаза иногда закрывает и опять открывает, чтобы понять, не сон ли это чудесный. Нет, не сон. Светит солнце, зеленеет трава, везет их на телеге курносый широколицый красноармеец, и звезда красная свободно победно поблескивает на его рваной, потрепанной фуражке. Нет не сон.
А дядя Вас лежит на телеге, растянувшись, глаза закрыл, лицо посинело — сморило, видно, ведь не легко дался плен и бегство!
Когда приехали в штаб дивизии, дядя Вас подняться сам не мог, пришлось его прямо в госпиталь нести, но доктор успокаивал, что болезни опасной нет, просто лихорадка, а впрочем, может быть, и тиф.
Запечалился Колька, все как-то не так без дяди Васа: и солнце не так ярко светит и щи солдатские не так вкусны.
Прибежал красноармеец звать Кольку к комиссару дивизии.
В избе за столом сидел совсем молодой еще человек в кожаной куртке, стал обо всем расспрашивать подробно, как вперед в местечко забрались, да какой дорогой, что в местечке делается, много ли польских войск, как назад добежали, обо всем расспросил, пальцы покусывал, думал о чем-то.
Колька толково обо всем доложил, ничего не забыл.
— Молодец паренек, — сказал комиссар, лоб нахмурил, за ухом почесал, обдумывал что-то. — Вот если бы нам этой дорогой сотню-другую кавалерии пустить, да прямо в тыл! — здорово бы вышло, — как бы вслух подумал.
— Вот только с дороги-то не сбиться.
— Дорогу я хорошо помню, нигде не собьюсь, — заторопился Колька.
— Опять к ляхам в гости хочешь, не наскучило еще? Да ты, паренек, удалый, видно сразу, только устал пожалуй.
— Ну вот устал, я хоть сейчас, — загорелся весь Колька, представил радость Дины, всех пленных, а может и с тем, что хлыстом ударил, встретиться придется. Не забыл его еще Колька.
— Ну, хорошо, подумаем еще, как и что, — сказал комиссар, потом позвал красноармейца и приказал:
— Выдать мальчонке все обмундирование Пусть подберет, и портной подгонит. Он заслужил.
Повели Кольку в амбар, долго рылись, самое маленькое все выбрали, а потом кривой пришел портной, мелом почиркал, и к вечеру и штаны и гимнастерка были как по мерке, вот только с сапогами плохо, хлюпают, сколько Колька тряпок не подвертывал, — обещали сшить новые, совсем новые сапоги.
Сбегал в госпиталь Колька. К дяде Васу его не пустили; сказал фельдшер, что лучше, не помрет, а хворать, долго будет, придется в город отправить.
На другой день к вечеру опять к комиссару вызвали. Обрядился Колька по всей форме и на фуражку звезду прилепил, ту самую, что прятал от ляхов на груди, не нужно больше прятать, сияет свободно и радостно.
Комиссар у ворот своей избы стоял, осмотрел Кольку со всех сторон, мотнул готовой:
— Все в порядке, молодец!
Потом лицо его сделалось серьезно, почти сердито.
— Так дорогу помнишь хорошо, не боишься? Дело не шуточное. Двести человек за тобой пойдут, понял?
Закружилась слегка голова у Кольки от волнения, но сказал голосом твердым, будто чужим:
— Дорогу помню, не боюсь.
Комиссар молча кивнул головой, и они прошли на небольшую площадь около сборни. Там уж стояли красноармейцы и сзади лошади у коновязей.
Комиссар откашлялся, потер рукой лоб и сказал:
— Товарищи, у нас есть удачный случай забраться ляхам в тыл. Вот этот мальчонок, вы про него верно слышали, Николай Ступин, знает дорогу и укажет вам, а вы свое дело исполните. Я за вас спокоен.
— Исполним, исполним, — загудели красноармейцы.
— Итак в путь, на коня!
Ловко и быстро, будто заводные игрушки, вскочили солдаты на коней.
Кольке подвели тоже лошадь, поменьше, правда, ростом, чем у всех, но бойкую и красивую. Комиссар подпихнул Кольку, да, впрочем, тот и сам теперь уже не боялся.
— Да, товарищи, — крикнул комиссар, — если какая перепалка — мальчонку берегите.
— Мы его в мешок спрячем, — весело засмеялись красноармейцы.
Засвистели, запели и поскакали из деревни. Колька не отставал, хотя и трудновато было.