– Слои пепла покрыл толстый слой лавы. За миллионы лет река прорезала себе русло и в каменистой лаве, и в лежавших ниже слоях пепла. Жен и я находили ископаемых вдоль берегов реки, причем не только кости и зубы, но и отпечатки листьев и даже целых цветов в более тонких слоях пепла. Своего рода свидетельства о серии исчезнувших миров. Эти останки рождали у нас какое-то странное чувство горечи. По ночам Жен и я любили друг друга под яркими звездами и смотрели на Млечный Путь, любуясь созвездием Стрельца. Мы размышляли о том, какими виделись эти созвездия исчезнувшим животным. Нас мучила мысль о том, сколько еще бедное старое человечество сможет продержаться на Земле, прежде чем оно окажется погребено под пеплом и будет пребывать в своей могиле до тех пор, пока через тридцать миллионов лет палеонтологи со Стрельца прибудут на Землю, чтобы приступить к раскопкам и обнаружить останки людей.
Клод издал приглушенный смешок.
– Мелодрама. Одна из опасностей, подстерегающих тех, кто занимается раскопками в поисках давно вымерших форм жизни на фоне романтических декораций.
Клод доел свой бутерброд и хлебнул из фляжки. Помолчав, он произнес:
– Женевьева.
И надолго замолк.
– Вас не шокировала мысль о Вторжении? – прервала наконец молчание сестра Роккаро. – Многие из людей преклонного возраста, с которыми мне доводилось беседовать, были почти разочарованы тем, что человечество вознамерилось покинуть свою колыбель, превратившуюся почти повсеместно в экологическую пустыню.
– Мысль о Вторжении могла шокировать злорадствующую толпу, – согласился, улыбнувшись, Маевский. – Тем, кто рассматривает человечество как своего рода чумную бациллу, нанесшую непоправимый ущерб планете, которая могла быть просто раем. Но палеонтологи имеют обыкновение судить о жизни на более продолжительном промежутке времени. Одни существа выживают, другие исчезают. Независимо от того, сколь велики масштабы экологической катастрофы, парадокс, называемый жизнью, продолжается вопреки энтропии и, более того, пытается усовершенствовать себя. Тяжелые времена лишь способствуют эволюции. Ледниковый период в эпоху плейстоцена мог бы привести к гибели всех гоминидов, питавшихся растениями. Но произошло нечто иное: суровый климат и изменения растительности побудили некоторых из наших далеких предков отказаться от растительной диеты и начать есть мясо. А если вы едите мясо, то вам не приходится тратить так много времени на поиски пищи. У вас появляется досуг. Вы можете сесть и подумать.
– Значит, когда-то, давным-давно, убийца-охотник был лучше, чем сборщик растений?
– Охотника не следует отождествлять с убийцей. Я отнюдь не разделяю постулируемое некоторыми этологами представление о наших далеких предках как о человекообезьянах. Оно полностью лишено оснований. Нашим предкам-гоминидам добро и альтруизм были присущи ничуть не в меньшей степени, чем большинству людей в наше время.
– Но зло – это реальность, – возразила сестра. – Как бы вы ни называли зло – эгоцентризмом, злоумышленной агрессией, первородным грехом или как-нибудь еще. Хотим мы того или не хотим, но Эдема давно не существует.
– Но разве библейский Эдем – не амбивалентный символ? Мне кажется, что притча об Эдеме просто показывает нам, сколь опасны самоуверенность и умничанье. Они действительно таят в себе смертельную опасность. Но рассмотрим альтернативу древу познания. Захотел бы кто-нибудь сохранить целомудрие такой ценой? Только не я, Амери. Нам бы не хотелось отдавать назад тот кусок яблока, который откусили наши прародители. Даже агрессивные инстинкты и неуемная гордыня и те пошли нам на пользу, ибо помогли стать правителями Земли.
– Может быть, когда-нибудь они помогут людям стать… правителями Галактики?
Клод усмехнулся.
– Бог знает сколько мы спорили на эту тему, когда гии и полтроянцы присоединились к нашим раскопкам. Все сошлись на том, что, несмотря на наше высокомерие и напористость, мы, люди, обладаем таким невероятным потенциалом, что это само по себе предрешило Вторжение еще до того, как мы согласились пойти на него. С другой стороны, переполох, вызванный нашим метапсихическим вмешательством, заставляет задуматься, не распространили ли мы свой особый талант портить все на свете на космические просторы вместо того, чтобы ограничиться планетарными масштабами.
Анна-Мария и Клод съели по апельсину. После долгого молчания Маевский сказал:
– Знаете, а все-таки я рад, что летал на далекие звезды, что встретил Жен и работал с другими мыслящими существами доброй воли. Теперь все позади, но, поверьте, это были замечательные странствия.
– А как относилась к вашим странствиям Женевьева?
– Она была привязана к Земле сильнее, чем я, но путешествия в чужие миры ей нравились. Она только настояла на том, чтобы сохранить наш дом здесь, на северо-западном побережье Тихого океана, где мы выросли. Возможно, если бы у нас были дети, она ни за что не согласилась бы покинуть дом. Но у нее были серповидные эритроциты, а метод изменения генетического кода разработали уже после того, как Жен миновала оптимальный для деторождения возраст. Позднее, когда мы оба подверглись омоложению, наши родительские инстинкты были сильно атрофированы, к тому же мы были по горло заняты работой. Поэтому мы продолжали заниматься вместе любимым делом – экзопалеонтологией, и занимались ею девяносто четыре года…
– Клод, – сестра Роккаро протянула к нему руку. Легкий ветерок шевелил на ее голове короткие волнистые волосы. – Клод, вы выздоравливаете. Приходите в себя, как после тяжелой болезни.
– Я знал, что так произойдет. Так и должно было произойти после смерти Жен. Хуже всего было, пока она умирала. Знаете, мы говорили с ней об этом несколько месяцев назад, когда она еще была в силах и могла контролировать себя. Это помогло несколько уменьшить боль предстоящей утраты, примириться с мыслью о ее неизбежности и способствовало эмоциональному очищению. Но как бы то ни было, ей предстояло умереть, а мне не оставалось ничего другого, как наблюдать и ждать. На моих глазах человек, которого я любил больше собственной жизни, уходил все дальше и дальше, оставаясь в то же время со мной. Теперь Жен нет. Я снова начинаю функционировать. Но неотвязно мучает вопрос: что в этом мире держит меня? Что мне здесь делать?
– Я жажду обрести ответ на тот же вопрос, – задумчиво проговорила Анна-Мария.
Маевский вздрогнул и посмотрел на сестру так, словно никогда прежде не видел ее.
– Амери, дитя мое. Вы всю свою жизнь утешали тех, кто нуждался в утешении, ухаживали за умирающими, облегчали страдания тех, кто их оплакивал. И вы задаете себе подобный вопрос?
– Клод, я не малое дитя. Я взрослая женщина. Мне тридцать семь лет, и пятнадцать из них я проработала в Приюте. Это была… нелегкая работа. Внутри у меня все выгорело. Я решила, что вы и Женевьева будете моими последними клиентами. Начальники согласились с моим решением оставить Орден.
Клод, пораженный, смотрел на свою собеседницу. Анна-Мария продолжала:
– Я обнаружила, что все более отдаляюсь от людей, которым пыталась помочь, их эмоции как бы иссушают меня. К тому же, – Анна-Мария слегка поежилась, – моя вера несколько ослабела. Это случается со многими верующими. Рациональному человеку с научным складом мышления вроде вас покажется смешным…
– Я никогда не осмелился бы смеяться над вами, Амери. И если вы действительно считаете меня рациональным и доверяете моему разуму, может быть, я сумею вам помочь.
Сестра Роккаро встала и отряхнула песок со своих джинсов.
– Нам пора спускаться с горы. Ведь до нашего «яйца» отсюда нужно добираться часа два.
– Прошу вас, – настойчиво попросил Клод, – расскажите мне по дороге о вашей проблеме и о ваших планах на будущее.
Анна-Мария Роккаро посмотрела на своего очень старого спутника с шутливым гневом: