— Джемсик, — сказала Ольга Агеевна на скверном французском языке, — мне надоела Россия. Когда мы будем в Англии, в своей милой квартирке (она питала страсть к уменьшительным), с цветочками и ковриками, с моими шемахинскими ковриками и семью слониками, с таким уютом, с таким уютом…
— Я уже весь провонял здесь, с вашего разрешения, керосином. Я стал почти саламандрой, — отвечал он на таком же скверном французском языке. — Однако мы не заблудились?
— О нет, нам нужно повернуть только в ту сторону.
В семи шагах от них три английских солдата шли под руку с обезьяной. Обезьяна, одетая с ног до головы во все солдатское, почесывалась и подмигивала человеческими глазами. Солдаты натравливали ее на перса, с презрением смотревшего на них. Обезьяна вдруг запустила руку в мешок с орехами и швырнула всю горсть в перса. Орехи виновато стукнулись о голову хозяина и упали. Солдаты окатили перса дикими ругательствами. Капитан быстро прошел между лавок. Свекла в мундире на многое закрывала глаза. Солдаты скучают в этом городе, где все обыкновенно дешевые вещи дороги, а все обыкновенно дорогие — дешевы.
— Ольга, — обратился он к спутнице, — сумеете ли вы держать дом средней руки, хороший дом с гостиной и друзьями раз в неделю?
— О, Джемсик, — ответила она почти благоговейно, — ты забыл, я была женой офицера русской гвардии. Он с честью пал за дело союзников. С тех пор как эта революция пустила мужиков во все двери, все эти валенки и тулупы, солдатчина вокруг, я задыхаюсь в России, Джемсик. Здесь вообще нельзя больше жить, но мы, кажется, пришли.
Торговец с бородавкой полумесяцем ждал их, почтительно кланяясь. Они сели в полутемной лавочке и углубились в рассматривание шелковых платков, шелковых накидок, шелковых одеял, шелковых поясов, шелковых чулок, шелковых носков, шелковых безделушек. От бесчисленных нитей шелка исходило странное тепло.
— Мой муж, — сказала медленно Ольга Агеевна, вдыхая теплоту шелка, — мой муж — большой знаток восточных ценностей.
Торговец почтительно кивнул. Тусклый от жары полдень напоминал Ольге Агеевне полдень ее жизни. Она уже могла найти седой волос у виска, и она никогда не была женой офицера русской гвардии. Тот, кто звался ее мужем, был скользким интендантским чиновником, и он теперь где-то в России распродавал спешно остатки своего склада, чтобы он не достался красным.
Но разве Джемс Крабб легкомысленный человек, а квартирка в Англии снилась ей даже по ночам. Она взглянула на чисто выбритые щеки капитана, на его толстый нос и глаза гуся, вставленные в свеклообразную голову. Коллекционер восточных ценностей добывал их иногда очень странной ценой, недаром он был колониальным офицером, родился в меняльной лавке среди старой меди и старых ассигнаций, со страстью к шелку. Ольгу Агеевну он не причислял ни в коем случае к своей восточной коллекции. Он вынул платок, и вместе с платком из кармана поползла длинная узкая бумажка.
— Джемсик, вы сейчас что-то уроните, — предупредительно сказала Ольга Агеевна.
— Да, это приказ. — Он засунул его поглубже в карман и сказал: — Я беру это и это. Деньги вы получите через три дня. Вы слышали. Переведите ему, Ольга.
Ольга назвала цену. Глаза торговца мучительно расширились.
— Ой, это цена. Я разорюсь, барышня-мадам, я не могу, о не могу.
— Я не люблю торговаться. Переведите ему, Ольга, ни пенса больше.
Глаза продавца страдальчески закрылись.
Против дома лежала набережная. С другой стороны дом ниспадал уступами, каждый уступ, увенчанный балкончиком, глядел в сад. Между деревьев сада раскинулся фонтан с такой тусклой водой, что она даже под луной блестела не всегда.
На самом верхнем балкончике стояла Нюра. Нюра уже несколько минут пристально изучала узкое окно нижнего этажа. Оттуда выкатился арбуз, но не упал в сад. Он остановился на полпути, как зеленая бомба. За ним вылез человек, человек натолкнулся на арбуз, упал, закричал, обхватил арбуз ногами и стал его ругать. Потом он вытащил нож, размахивал им, вопил и прыгал над арбузом, потом он вонзил нож в арбуз яростным движением и повернул его со злобой. Нюра захохотала, она ударила в ладоши и закричала по-русски: