Прерывать игру их было неудобно. Мы сели напротив на бревно и стали дожидаться терпеливо конца игры.
Только с первого раза можно было сказать, что они похожи друг на друга. На самом деле сходства было мало. Правда, они были одного приблизительно роста. Мулла имел небольшую, аккуратную бороду, которая, как белая пена, облегала его щеки и подбородок. Настолько резко по-молодому была блестяща, без морщин кожа его лица, что эта борода казалась бутафорской, приклеенной.
Глаза у него были большие, глубоко запрятанные, брови ровные, как подстриженные. Сосед же, глубокий старик, отнюдь не заботился о своем виде. Борода его падала космами, и в ее серой седине сквозили рыжие и местами даже темные волосы. Когда-то он, по-видимому, красил ее хной, потом бросил, но какая-то красноватая пыль еще покрывала его бороду. Насколько лицо муллы было гладким, настолько лоб, щеки, подбородок этого старца были просто иссечены морщинами, глубокими и широкими.
Но взгляд его был удивительно спокойный, в то время как мулла то смотрел лукаво, то рассерженно, то прятал волнение, как будто начинал думать о чем-то далеком, и потом снова настораживался. Одеты они были, как два старых крестьянина, — просто и чисто. Да они оба и занимались нехитрым крестьянским делом до последних лет. Пока они играли, медленно передвигая только им понятные фигурки, Юсуф рассказал мне про второго старика. Это был участник восстания 1877 года, центром которого был аул Согратль. Когда сдался Шамиль, ему было четыре года. Сын его был участником гражданской войны, храбрый командир, начальник пулеметной команды. Пошел воевать за свободу по стопам отца. Погиб в бою. Старик сейчас бросил работать — ему под восемьдесят. Он играет в шашки, целый день сидит со стариками, греется на солнце. Думает, что все хорошо помнит, поэтому не сомневается в том, о чем рассказывает, но в рассказах уже начинает путаться, незаметно для самого себя повторяться, пропускать главное — память уже не та.
Так мы сидели и беседовали, пока мулла не отодвинул доску, не встал с достоинством. Побежденный его противник поднялся тоже, но после некоторого промедления, как будто он еще сомневался в том, что партия уже окончена и не он выиграл.
Поздоровавшись с нами, они сели рядом на бревна.
— Как идет жизнь? — спросил Юсуф участника давнего восстания.
Старец посмотрел на горы своим спокойным, мечтательным глазом, сказал не торопясь:
— Жизнь идет, как круглое колесо по хорошей дороге, вниз…
Мулла начал расспрашивать о Москве, о Ленинграде, о столичных новостях. И только когда древний повстанец ушел, тяжело опираясь на толстую суковатую палку, мы могли начать с муллой подробный разговор по интересовавшему нас вопросу.
Он сразу принял серьезный вид, но глаза его были полны хитрой усмешки, как будто он рассказывал сказку — и веселую и страшноватую.
— Господь поставил скалы, чтобы научить людей строить стены, так говорят старики, — сказал он с таким молодым задором, как будто сам не был стариком, и эти слова у него звучали вроде запевки. — Когда я вырос в этих краях и посмотрел вокруг на жизнь, то я как бы прозрел, и такой тяжелой, несправедливой, страшной даже показалась мне жизнь, что я начал входить в коран как в прибежище для ума и сердца. И мне показалось, что эта великая книга говорит о двух путях. Один — это тот, что избрал в свое время Шамиль. Это проповедь истины мечом и кровью. Но этот путь меня не привлекал. А другой путь, не требовавший гибели всего живого, наоборот, украшал жизнь и давал человеку радость жизни, даже когда он жил в самых нищих, в самых жалких условиях. Зачем отчаиваться, говорил я. Послушаем нашего великого пророка. Во имя бога милостивого и милосердного, что говорит пророк? Пророк говорит: «Больше всего на свете я люблю женщин, и ничто не утешает так мою душу, как молитва».
Я повторял только то, что он говорил. Но я это рассказывал им с добавлениями. Как сказано в коране о женщинах: «Одной по своему выбору ты можешь подать надежду, другую же, если тебе будет угодно, ты можешь взять к себе на ложе, а также и ту, к которой ты снова почувствуешь влечение, после того как ею уже пренебрег. И тебе не будет поставлено в вину, если ты так поступишь. Таким образом легче будет утешить их. Пусть они не печалятся, пусть довольствуются тем, что ты им даешь…»
Разве простому человеку любовь не открывает ворот радости? Даже нищий горец может быть богатым любовью. Я не учил их преступлению, я говорил с ними, чтобы в их домах им стало теплее.
Посмотрите, пройдите по горам, что за песни поют сегодня. Поют Махмуда, потому что он говорит о любви и о женщине, потому что пришли новые времена. А тогда люди, ждавшие доброго слова о своей нищей жизни, не имели его, и я давал им его щедро.