А в то время Юсуф ехал на поезде, болтая невесть о чем со случайными пассажирами, сам еще не представляя, как он осуществит свой план. Был уже вечер, когда он высадился на станции Мамед-Кала. Ему повезло. Он поймал на дороге грузовик, который держал путь в Кубачи, — вез какой-то груз для артели. Была такая же лунная ночь. Он сидел рядом с шофером, и мимо него проносились, как сновидения, ночные поля, речки, рощи; ветви задевали грузовик; в лесу становилось чуть жутко; казалось, что грузовик налетит на что-то в зеленой чаще, когда он, ломая на ходу ветви, заезжая на кусты, мчался вперед.
Потом появилась река. Освещенные луной волны Уллучая пенились у самых колес. Промелькнул Маджалис со своими разбросанными домами, снова начались горы. Он знал хорошо эти места и узнавал и ущелье Джарвус и грохот новой реки навстречу бегу машины. Между высоких зеленых скатов ущелья ревела под луной бурая вода Буганчая, и зеленые горы, казалось, пляшут вокруг мчащейся машины.
Юсуф сидел, временами впадая в сон, но толчки машины выбивали его из этого блаженного состояния, и он смотрел тупо вокруг себя и не сразу понимал, зачем он здесь, в непонятном пространстве, заполненном только зелеными отсветами, точно на морском дне. Потом он ясно видел, совсем проснувшись, что машина идет, спотыкаясь и захлебываясь на подъемах, густо заросшим ущельем, которому не видно конца. В одном месте шофер вышел, чтобы посмотреть, смогут ли они проехать, не сбросив с дороги свалившийся с кручи камень, и он увидел, что стоит на карнизе, под которым в глубокой черноте что-то зыбится, бьется, не то поет, не то воет. Он стоял, ошалело смотря в пропасть, потом шофер сказал, что проедут спокойно, и машина, тяжело дыша, объехала камень. Ночь длилась. Юсуф заснул, как ни сопротивлялся сну. Какой-то новый шум разбудил его. Пейзаж переменился. Он увидел водяные мельницы, которые казались игрушечными в огромном просторе ночи.
Как-то незаметно для самого себя он приехал в Кубачи. В Кубачах вся надежда была на одного дружка, и если он дома, тогда все в порядке. Приятель был дома. Старый кунак, он ни о чем не расспрашивал. Пока гость сидел в кунацкой, среди старых медных блюд, подносов, саксонского и севрского фарфора, кубков и кувшинчиков, так называемых кутка и куины, у стен, завешанных изумительными паласами и заставленных полками с венецианским стеклом и русской глиной, хозяин уже привел коня, гость наспех поел сыру с чуреком, выпил стакан водки и поехал из аула.
Юсуф рассказывал, как он в эти часы, увлеченный непрерывным движением, не чувствовал ни усталости, ни голода. А когда конь вынес его на альпийские луга и он увидел матовый блеск далеких снежных вершин, запах лугов окружил его, опьянил сильнее водки и дал силу, всякий сон отлетел от него.
Кругом было много цветов, странно розовевших при луне, какие-то фантастические ромашки топтал его конь, он карабкался по обломкам скал, шел по самому гребню, и от высоты, от большого волнения ему стало так хорошо, что он даже начал петь, но петь в таком просторе было как-то негоже, точно он дерзко нарушал сон этих скал и лугов, а этого делать не надо. Где-то внизу, в другом мире, блестели крыши спящих аулов, никакой шум рек не достигал сюда, на эти кручи, на молниеносные тропинки, сокращающие путь.
За перевалом в узком ущелье он проехал аккуратные домики аула Цовкра. Теперь уже было недалеко до родного аула. Потом пошли совсем знакомые места. Луна достигла полной силы, когда он увидел старый каменный мост и узнал реку. Это был Харгунчай. Он стреножил коня на лугу, не доезжая Шовкра, и пошел пешком, тихо пошатываясь и смутно соображая, что делать дальше. Аул спал глубоким сном. Он подошел к дому. Почуяв хозяина, собаки тихо заскулили за воротами. Он перелез стенку, спрыгнул неслышно во двор, собаки ластились к нему, он погладил их, прошел к лестничке, ведущей на крышу, поднялся и сел вот на то же место, на каком он сидит сейчас. Он сел и прислушался. Весь дом спал. Безмолвие ночи ничем не нарушалось. Он сидел и курил, зажигая одну папиросу за другой. Все вертелось перед его глазами: далекая комната в Баку с дымными завесами над столом, с красными лицами друзей, поезд, с его ночными голосами, леса, скалы, луга с огромной луной, которая и сейчас стояла над ним. Будить кого-либо в доме — зачем? Будет переполох — его, конечно, не пустят повторить сумасшествие… Собаки утихли. Он сидел долго, отдыхая, вздыхая, глядя, как движутся тени ночи, как холоднее становится воздух. Значит, близится рассвет. Надо было уходить. Он слез с крыши, перелез через стену, попрощавшись с собаками, и пошел к лошади. Он нашел ее на лугу, дал ей торбу с овсом, сводил ее к ручью, сел и поехал обратно, и мир начал раскрываться перед ним в обратную сторону. Теперь он не спешил, так как, по расчету, у него было время.