— Я так рад, что успел вовремя, — он рассмеялся, утирая текущие из глаз слезы. — Я услышал, что что-то не так, и сразу же поднялся наверх. Я бы пришел раньше, если бы эти твари не загородили проход на четвертом этаже. Мне пришлось загнать их в…
— Генри, — прервал я его тихим шепотом.
— Да?
— Генри… Тебе правда жаль?
— Да! — он закивал, продолжая рыдать. — Ты простишь меня? В конце концов, мы с Лорой ведь любили друг друга! Я так счастлив, что успел тебя спасти! Не бойся, мы тебя подлатаем, и ты обязательно…
— Генри, — я уставился ему в глаза. — Если тебе жаль… Скажи мне, как они проникли в дом?
Его руки, перевязывающие тряпьем мой обрубок, застыли. В глазах мелькнул страх, однако он все равно улыбнулся и пробормотал:
— О ч-чем ты, Макс? Откуда мне знать? Наверняка нашли какой-то лаз или что-нибудь еще. Помнишь, Алан постоянно пропадал, а потом прятался по углам и вечно что-то жевал? Я еще думал, откуда он ее берет, еду-то, ведь к запасам у него доступа не было, но не стал его трогать. Наверняка он скрыл от нас путь наружу!
В горле пересохло. Я сглотнул, но даже слюны не оставалось. Кругом лишь кровь.
— Генри, — с нажимом повторил я его имя. — Думаешь, я дурак?
— Что? — он изобразил на лице удивление. — Конечно, нет, Макс! Ты мне не доверяешь? Вспомни, мы ведь когда-то были друзьями! Если бы не тот… случай, мы бы до сих пор дружили! Я просто хочу заслужить твое прощение!
Я через силу улыбнулся.
Совесть – вот что его мучило. Я знал этот взгляд, ведь таким же был мой собственный. Совесть съедала его изнутри, мешала спать, сводила с ума. Столько времени он не показывался, а теперь пришел просить прощения? Неужели он действительно настолько обезумел, что надеялся, что я отпущу все его грехи, потому что он «спас мне жизнь»?
— На самом деле ты всегда был трусом, Генри. Небось и сейчас отсиживался до последнего, пока не убедился, что не пострадаешь?
Не выдержав моего взгляда, он отвел глаза и продолжил перевязывать мою руку.
— Но за это я тебя не виню. За это я тебя прощаю.
Он снова посмотрел на меня с надеждой.
— П-правда, Макс?
— Да, — я кивнул. — В конце концов, я такой же трус. И я сделал не меньше плохого, чем ты. Может, даже больше?
— В смысле? — он нахмурился, не понимая, о чем я говорю.
Воспоминания до сих пор вспыхивали одно за другим, однако на сей раз я относился к ним спокойно. Я принимал их и принимал себя.
— Тот день… Когда монстры ворвались внутрь… Когда все, кого мы знали, погибли… Помнишь его?
— Угу. Как не помнить, — он вздохнул. — Кошмар наяву. Я думал, что тоже умру.
— И я думал, что ты умер. Какая прекрасная новость, что мы оба живы, верно?
— Ха-ха-ха! Да, просто прекрасная! Не все так плохо, пока мы живы!
— Да-а, ты часто это говорил, — протянул я.
— Так ведь правда, а? — усмехнувшись, он покачал головой. — Пока мы живы, всегда есть шанс исправить ошибки.
Я вздохнул, поморщившись от острой боли.
— Я это сделал.
— Что?
Не особо обратив внимания на мои слова, он переспросил.
— Я это сделал, — прошептал я. — Я открыл проход. Я впустил их внутрь в тот раз. Из-за меня они сожрали всех наших знакомых. Ты прощаешь меня, Генри?
Я хотел сказать столько всего. Хотел столько всего донести до него, чтобы увидеть его боль и отчаяние. Чтобы он хоть на каплю испытал то, что испытал некогда я. Но это было невозможно, ведь у него не было ничего, что я мог у него отнять. Кроме…
Он замер. Его щека нервно задергалась, но натянутая улыбка с губ никуда не пропала.
— К-конечно, прощаю, Макс. Я могу тебя понять. Ты ведь сейчас наверняка очень жалеешь, да?
— Жалею ли я? — я задумался. — Среди них были дети. Невинные люди, которым просто не повезло оказаться в окружении ублюдков. Но нет, я не жалею. Если бы у меня был шанс все исправить, я бы все равно поступил так же.
Он молчал, и тогда я позвал его:
— Генри, ты помнишь, какой сегодня день?
— А к-какое сегодня число? — промямлил он в ответ. — Прости, я давно не слежу за календарем…
— Седьмое июля. День рождения Лоры.
Я повернул голову вбок и увидел раздавленный всмятку фотоаппарат. В таком состоянии его уже точно нельзя было починить.
— Генри, — я вздохнул, — ты как никогда вовремя, — и вонзил нож ему между ребер.
Он был абсолютно никчемен. Не имел ничего. Кроме своей жалкой жизни, которая уже тоже не стоила ни гроша.