А. Д. Линде. На этот вопрос имеется сразу несколько ответов, в зависимости от того, человек вы оптимистичный или пессимистичный. Пессимистичный человек скажет: я точно знаю, что произойдет, — я буду преподавать вдвое больше. Почему? Потому что тогда теоретическая физика станет областью математики, а мы знаем, что, по крайней мере в Стэнфорде, математики имеют двойную преподавательскую нагрузку. Потому что они занимаются как бы структурой мира в целом... Поэтому ничего нового... ну вот так...
С другой стороны, можно к этому относиться с оптимизмом. Например, 25 лет назад я совершенно не верил в то, что вот эти эксперименты будут возможны, что люди могут померить температуру на небе с точностью до 10 в минус пятой градуса. Сейчас послушать, что говорят астрономы — они говорят еще какие-то чудовищные вещи, что они могут сделать еще и еще, правда для этого надо им еще и еще больше денег... Но в общем, действительно, наверное, асимптотически мы приблизимся к такому состоянию, когда количество денег становится больше, чем бюджеты стран, и тогда развитие фундаментальной физики такого рода замедлится. Я помню, однако, что в 1972 году, когда я окончил физфак, Владимир Яковлевич Файнберг, который нам тогда преподавал теорию поля, нам сказал: «Ребята, не занимайтесь теоретической физикой, не идите в эту науку, потому что это безнадежно. Сейчас ускорители нам ничего нового не дадут, данных никаких новых не будет, и, в общем, занимайтесь чем-нибудь еще». Но поскольку мы все уже были рождены теоретическими физиками, мы не могли слушать, верить в это, и когда я пошел в аспирантуру — это был 1972 год, и в 1972 году — так мне повезло, что это было время, когда была открыта единая теория слабых и электромагнитных взаимодействий, — мир поменялся. Это развитие произошло сначала из-за развития теоретической физики. Не из-за развития экспериментов. Потом был сделан соответствующий эксперимент. Вот с экспериментом тяжело было. Про теоретическую физику — нельзя поставить нам предел, что всё, совершенно невозможно. Может быть, кто-то придумает что-то гораздо более умное, чем теория струн. Так что если иметь мир в душе, то можно еще надеяться.
Ну, а с третьей стороны, когда меня иногда просят в Стэнфорде сделать какую-нибудь зажигательную лекцию для студентов, которые еще не выбрали себе специальность, объяснить им, что хорошего в физике, чтобы они все шли туда и физикой занимались... я один раз согласился это сделать. А потом, когда я туда пошел и стал им говорить, я вдруг увидел, что говорю что-то не то. Я начал говорить, что, мол, ребята, если вы можете — не идите в физику!.. И тут эта женщина, которая меня пригласила, она так села... «Как же, — говорит, — мы хотим, чтобы...» Я говорю: «Если вы можете не быть физиками — не идите в физику. Если вы можете не быть поэтами — не пишите стихи. Если вы можете не быть скульпторами — не лепите скульптур. Но если вы художник, для вас будет болезненно не писать картины. Болезненно! Для вас будет это просто невозможно. Если вы физик, если вы поражены тем, что есть какие-то проблемы, которые — вот как гвоздь, ну вы не можете перестать про это думать... Ну, тогда что вы меня спрашиваете? Тогда делайте это, ну а так, я вам рекомендую: нет, ребята, в computer science платят больше, так что...»
Вопрос. Андрей Дмитриевич, известно, что к Сахарову ездили вы с Киржницем. Вот вопрос: обсуждали ли вы теорию — вот то, о чём вы сегодня говорили, Сахаровские взгляды на многомирие, и, кроме этого, интересно, что обсуждалось с Сахаровым?
А. Д. Линде. Ну, мы много чего с ним обсуждали, вообще говоря, и, в частности, антропный принцип мы с ним обсуждали... Друг друга оба учили, поправляли. Он обладал замечательной возможностью и способностью увидеть какие-то вещи, которые для нас были... мы о них не думали... Он обладал другой способностью — абсолютно не слышать ничего, о чём мы ему говорили по поводу физики, никогда не менять своих точек зрения. Когда он писал какие-то статьи, и мы пытались ему сказать, что лучше было что-то изменить, он никогда этого не менял. В этом отношении он был похож на Хокинга, который обладает такой же в точностью спецификой, что Хокингу объяснить что-нибудь, даже если он по сути дела неправ, было совершенно невозможно. Но имел и имеет невероятную творческую способность... Поэтому вот, люди такого типа... к ним надо так относиться.
Вопрос. Андрей Дмитриевич, я как раз отношусь к экспериментаторам больше, чем к теоретикам, поэтому у меня вопрос ближе к экспериментальной науке. Вот вы упомянули о реликтовом излучении, 2,7 кельвина с точностью 10 в минус пятой — это, конечно, довольно низкая температура, и, конечно, за это время, пока она установилась во Вселенной, произошло огромное количество усреднений, и надо полагать, что симметрия наладилась. Однако вот у меня вопрос, связанный как раз с этой областью температуры. 2,7 кельвина — это приблизительно 4 наносантиметра, и в этой области спектра находится огромное количество различных переходов известных нам молекул... И вопрос мой относится к следующему: можете ли вы как-нибудь прокомментировать известный факт как раз асимметрии в этой вот области температур, он относится к следующему. За 40 лет наблюдения космических мазеров установлено, что водяные мазеры работают только на ортомолекулах. Нет, на парамолекулах. Вопрос странный, хотя казалось бы, в таких масштабах, в которых они работают, несколько килопарсек, там, 13 килопарсек, облака, должны были бы излучать на более длинных волнах.