— Ну и что? — недоуменно переспросил Руффус.
— Я нарушил правила… — У Селкора, опиравшегося о зубец стены, соскользнула рука, и он чуть не потерял равновесие. — Бертийскую корону нельзя передавать без выбора, осуществленного в состоянии просветления. Это не просто украшение и даже не символ власти. Это сама власть, облаченная в форму венца… Ошибка уже совершена, и время покажет, кому и как за нее расплачиваться. Подобные нарушения уже имели, согласно нашим записям, место. В последний раз из-за этого была свергнута Бертийская династия, а перед этим… — он почувствовал, что опять готов поделиться чем-то из тайных знаний, поэтому спешно поправился, — было еще хуже… В руках способного открыть силу, заточенную в венец, корона способна сама подчинять подданных воле хозяина.
— А мой брат… — Руффус чувствовал, что не хочет, но должен задать этот вопрос, — он способен на это?
— Все говорит за то, что он сможет открыть источник силы.
— Тогда в чем же проблема?
Селкор посмотрел на поднявшееся прохладное солнце, затем потеребил свисающий конец ремня. Было ясно, что он не может ответить прямо, но с другой стороны хотел бы дать Руффусу что-то понять.
— Понимаешь… Выбор не только в том, что бы передать корону способному использовать ее… Пробудить силы можно различными путями и держа в себе разные намерения… — Тщательность, с которой он подбирал слова, подсказывала, что информация эта очень важна и находится на грани того, чем жрец может поделиться с человеком, непосвященным в тайные знания. — В зависимости от этого и силы будут разными и… последствия… Сейчас я просто боюсь того, что может случиться, если мои предчувствия подтвердятся. Единственная надежда — на то, что для восстановления полной силы венца необходимо вернуть на место недостающий изумруд.
Руффус вспомнил, что в причудливом орнаменте камней на венце действительно не хватало одного камня. Глядя на сиротливое ложе, напоминавшее пустую глазницу, он как-то спросил отца, почему бы не заполнить пустоту каким-нибудь камнем, мол, вся корона совсем по-другому смотрелась бы тогда, но отец почти в ужасе ответил, что делать этого нельзя. Помнится, его странная реакция очень поразила тогда принца, но теперь это становилось понятней.
— А где этот камень? — с интересом спросил Руффус.
— К сожалению, а может и к счастью, мне это не известно, — последовал сухой ответ, заставлявший задуматься о его правдивости.
Руффус, поняв, что на продолжение беседы в этом направлении рассчитывать не приходится, отпустил пару бессмысленных замечаний о погоде, мол, осень какая-то ранняя, похолодало некстати и прочая чепуха. Селкор отреагировал на эту перемену до удивления охотно и с явным облегчением поддержал пустопорожний треп. У принца так и свербело поделиться своим решением отправиться в ученичество, но как-то все было некстати, так что к моменту расставания он так и не облегчил себя признанием, а потому сразу же отправился в покои чародея.
Всякий раз, подходя к дверям комнат, принадлежавших Валерию, Руффус испытывал легкий столбняк, сопровождавшийся замиранием сердца. Он постоянно боялся застать того за какими-либо устрашающими занятиями, неподвластными человеческому пониманию, но только сегодня обратил внимание на то, что так ни разу и не застал. Однако, это внезапное прозрение ни в коей мере не сказалось на соблюдении установленного ритуала вступления в покои Валерия. Как всегда Руффус остановился и, постучав, дождался, пока Валерий сам подойдет к двери и, распахнув ее, пригласит пройти внутрь.
— С чем пожаловал, мой мальчик? — спросил чародей, всем своим довольным видом давая понять, что прекрасно знает ответ. Именно эта уверенность и заставила принца болезненно отреагировать на слова «мой мальчик», казавшиеся столь естественными еще вчера. Хотелось возмутиться, сообщить, что никакой он не мальчик и потребовать впредь его так не называть. Но отчего было это возмущение, как не от правоты Валерия? Разве не он подвел его к решению, искусно манипулируя чувствами Руффуса, оставив ему, по сути, свободу лишь в сроке принятия решения, так что выплескивать свое недовольство вовне — только еще раз расписаться в своей неправоте и незрелости.