Проведя почти полдня пути с довольно колоритным крестьянином, отправлявшимся в ближайший город на базар, Руффус удивлялся той легкости, с которой тот разговорился с офицером. На вопрос о его отношении к бертийцам крестьянин, запрыгивая на воз, заметил:
— Да пусть они там живут в своей долине, лишь бы к нам не совались, а уж сделать так — ваша задача. — Поковырявшись в зубах, он добавил: — Вы военные — вам и воевать, а наше дело — пахать да сеять.
Поймав себя на том, что никак не может спросить об интересующем его, не нарушая образа хаббадского офицера, Руффус все-таки попробовал:
— За что же ты так недолюбливаешь бертийцев?
— Я-то к ним равнодушен, — сказал мужик, впервые за весь разговор почувствовав скованность. На лице его отражалось сомнение, зачем, мол, офицер задает такие вопросы. — Даже кой-какой интерес, приторговывая с Эргосом, имею, но уж больно кошмарные предания ходят о тех временах, что они правили над всем Хаббадом. — И помолчав добавил: — Сам что ли не знаешь?
В том-то и дело, что не знаю, подумал Руффус, но воздержался от подобного признания, а вместе с ним и от дальнейших расспросов на эту тему, хотя в голове и застряли слова крестьянина. Что это были за предания? Плоды политики Строггов или же правда? Да и что, собственно, в них говорилось? Так что остаток пути, что они проехали вместе, пришлось хранить молчание, прерывая его разве что парой слов ни о чем, хотя это и не помешало им, расставаясь, вполне искренне пожелать друг другу успехов.
Постепенное изменение климата по мере продвижения на север так же удивляло принца. Казалось бы, должно было все происходить наоборот, но чем дальше было от Эргоса, тем становилось теплей, тем дальше было до надвигавшейся зимы. Конечно, в горном районе климат должен был быть пожестче, но не до такой же степени, да и до моря, дарящего жителям побережий более мягкие зимы, не многим было ближе. Что-то здесь было не так, и чем ближе к Арносу он подъезжал, тем очевиднее это становилось. Когда начали попадаться цветущие сады — объяснять это необычайной мягкостью климата или же какими-то еще естественными причинами стало и вовсе невозможно.
Местные же жители не видели в этом ничего необычного, недвусмысленно, тем самым, давая понять, что для этих мест нет ничего привычней расцветающих по осени садов, поющих птиц и прекрасных солнечных дней. Необходимость теплых вещей, взятых с собой в дорогу, мало-помалу отпала, и Руффусу пришлось лишь благодарить предусмотрительность Валерия, наложившего чары не только на зимний наряд, хотя может быть никакой особой предусмотрительности в этом не было. Скорее всего, чародей просто знал, что в окрестностях Арноса его будет ждать весенняя погода. Это он, Руффус, ничего до этого путешествия не видел дальше заставы на Эргосском перевале, а Валерий явно немало повидал на своем веку. Все это снова и снова возвращало принца к мыслям о том, по чьей, собственно, воле он здесь находится? Эти вопросы уже стали для него ненавистными, и он пытался не обращать на них внимания, чтобы не сойти с ума, однако же они упорно продолжали всплывать перед ним, не удовлетворяясь фактом их постановки и требуя ответа, которого он не мог дать.
Чем ближе Руффус подходил к Арносу, тем чаще он начинал всматриваться в полученный от Валерия талисман. Стрелка голубого света, всплывавшая над плохо ограненным и далеким от подлинной чистоты изумрудом, постоянно указывала примерно в одном направлении, и заглянув несколько раз, можно было, нарисовав на карте Хаббада пару-тройку линий из точек, в которых определялось направление, на пересечении обнаружить местонахождение жилища отшельника. Собственно, эту процедуру принц уже и проделал из чистого любопытства, но, видимо из-за погрешностей в определении своего местонахождения, получил на карте вместо точки небольшой многоугольник. Это его нисколько не расстроило, так как он получил приблизительное место, где надо искать отшельника Странда, и точность его измерений подсказывала, что на поиски на месте вряд ли уйдет больше одного дня. Собственный подход к определению, по словам чародея, тайного места крайне его порадовал, и поэтому он решил не заглядывать больше в талисман и попробовать самому сделать то, что ему предрекалось как невозможное. Однако, оказавшись на месте и пробродив там более двух дней, он с отчаянием признал, что подсматривать все-таки придется.
Пройдя по тенистому и полному жизни летнему, к чему он уже начал привыкать, лесу с полчаса и подойдя к окраине обрисованной им ранее области, он снова посмотрел на талисман, признавая тем самым, хотя пока еще не явно, свое поражение. Каково же было удивление, что направление, на которое указывала голубая огненная стрелка, изменилось и теперь предлагало выйти за пределы предварительно очерченного круга. Еще не соглашаясь до конца со своей неправотой, он все-таки последовал в указанном направлении. Теперь он заглядывал в перстень все чаще и чаще, с непониманием обнаруживая, что его попросту ведут по какому-то замысловатому лабиринту без стен. Направления постоянно менялись, так что определить, куда же он на самом деле идет, никак не удавалось.