— Да ты не понимаешь, что она себя калечит?! Что ей нельзя перенапрягать ноги — это ей сказал врач! А она только усугубляет положение!
— Ничего она не усугубляет, да, Тома?..
— Да тебе вообще на дочь плевать, да?!
Всё кончилось тем, что Тамара, так и не успевшая переодеться, выскочила на улицу и позвонила бабушке — испросить разрешения переночевать сегодня у неё. Бабушка авиалайнеру «Тамарус» посадку на своём аэродроме разрешила.
— Заходи, дорогая, заходи, — ворковала бабушка, словно большая добрая сова, покачиваясь на ходу из стороны в сторону. — Дверку закрывай. Давай, разувайся, я чайник поставлю… Проходи, не пугайся, у меня здесь гости на ночь глядя…
В гостиной перед включенным телевизором на диванчике расположилась пожилая леди — толстая, в очках, со строгим взглядом, с кольцом на пухлом пальце и странной улыбкой.
— Здравствуйте, — поздоровалась Тамара, входя в комнату.
— Это внучка моя, Тамара Павловна, — донеслось с кухни. Бабушка, видимо, обращалась к женщине.
— Приятно познакомиться, — та слегка наклонила голову. Голос у неё был певучий и жеманный одновременно.
— Это, — пропыхтела бабушка, возвращаясь с кухни, — Людмила Юрьевна Лебедева, моя давняя подруга. Помнишь, я говорила, как мы с ней в «Буратино» ходили?
Тамара подняла брови.
— Ого!..
— Ничего себе, что, Фрось, ты вспомнила! — немного удивилась бабушкина гостья. — Давно же это было… Сколько лет?
— Да шестьдесят, не меньше.
— Да ну! Полтинник.
— Ну где-то между, — флегматично согласилась бабушка. — Тамарка вон сейчас там занимается, поднимает деятельность…
— Это как это? — заинтересовалась вдруг Людмила Юрьевна, вонзив глаза за очками в Тамару.
Пришлось вкратце рассказать ей, что того «Буратино» уже не существует, — переименовался в «Стаккато» и успел пережить многое, прежде чем чуть не развалился.
— Людка, Ильрата-то Фахитовича помнишь?
— Это который пением-то у нас занимался? А как же не помню, я недавно его внучку нашла. Умер он пару лет назад.
— Да ты что? Ну старенький уже был…
— А то! Ему же за восемьдесят уже стукнуло…
— А его внучка к нам не хочет? — спросила Тамара осторожно. Помнила про слова Светы про то, что людей у них теперь достаточно, но спросила, не надеясь на результат.
Людмила Юрьевна пожала плечами.
— Не спрашивала… Слушай, а как там сейчас? Ну, в «Буратине»…
— «Стаккато» он теперь называется, — поправила её бабушка.
— Ааа, ну… Бардак там был, — Тамара слегка рассмеялась. — Света рассказывала, что они с её отцом поставили хороший спектакль — «Мастера и Маргариту», вроде бы, — и якобы даже какой-то московской комиссии очень понравилось, и они спонсировали его какое-то время. А загнулся театр из-за того, что Светин папа заболел, и после него руководить было некому.
— А ты-то чего туда пошла?
— На сцене играть хочу. А в школьном театре не пускают, говорят — инвалид.
— Молодец у тебя внучка-то, — уважительно произнесла Людмила Юрьевна, обращаясь к бабушке, при этом оттопыривая уголки губ вниз, — молодец, ничего не скажешь. С характером.
Тамаре стало неожиданно приятно услышать подобное. Хвалили её редко, и ещё реже — за какой-то там «характер», которого она в себе и близко не видела.
В этот момент у бабушки зазвонил в коридоре телефон и та отправилась отвечать.
— Да? Да, Риммочка, да, — звонила Тамарина мама. — У меня она, сидит, пришла только что, сейчас чаем поить буду… В смысле, «сбежала»?! Пирожочек мой, не закатывай мне здесь истерик, с твоей дочерью полный порядок… Не на-а-адо приезжать, не надо! Сейчас мы с ней поговорим, и если нужно, мы вызовем такси. Я тебе перезвоню. Не нервничай!.. Я сказала — не нервничай, — повторила она терпеливо, — ничего с твоей Тамарой не случится. Я тебе перезвоню. Выпей чаю зелёного. Помогает.
Завершив свой разговор, она вернулась и села перед Тамарой с самым серьёзным выражением лица.
— И почему, внученька, мы маму расстраиваем? — спросила она самым укоризненным тоном.
Тамаре сразу же стало не по себе: бабушка была чуть ни единственным для неё человеком, чьи упрёки били в самое сердце, и от которых было неопровержимо стыдно и совестно, даже если она, в сути своей, ничего не сделала. Поэтому слушать такой тон было невыносимо. Скрывать от неё что-то или, тем более, врать — тем более.
Именно поэтому в тот момент Тамара почувствовала себя самой скверной дочкой на планете. Ну или хотя бы в округе Ветродвинска.
— Я… позавчера пришла домой и ноги сильно заболели. Утром поехали в больницу. Врач сказал маме, что я их перенапрягла. И что, если так дальше будет, то я могу стать инвалидом. Ну… На коляске ездить. Мама перепугалась. Сказала, что никакого «Стаккато». И запретила мне идти.