Несмотря на это, по субботам Тамару заставляли носить воду для их бабушки, живущей неподалёку. Тамара, собственно, ничего не имела против: папа набирал из колонки воду, переливал её в большую пластиковую прозрачную бутыль, и Тамара, взяв её в одну руку, шагала с ней через весь район.
Папа не хотел, потому что не любил бабушку. А Тамаре было не тяжело… по крайней мере, не настолько, как думали все остальные, кто смотрел на «несчастную» девушку с тростью в одной руке и пластиковой бутылкой в другой.
В тот день погода располагала к прогулкам и выгулкам. Пройдя примерно квартал, Тамара насчитала трёх человек, выгуливающих собак, две коляски, а ещё четыре свитера, видных под расстёгнутыми куртками. Кажется, и правда холодало. Но солнце всё равно блестело в остатках луж и светило сквозь последние жёлтые листья, оставшиеся на деревьях. Те высохшие, что были под ногами, приятно хрустели, а вода в бутылке булькала так, будто внутри был заперт осьминог.
Когда Тамара смотрела на солнце, ей хотелось улыбаться. А когда она вошла в один из дворов (на детской площадке сохранились резные фигурки Винни-Пуха и старухи Шапокляк), то набрала воздуха в грудь и пропела:
она пробормотала часть нарочито неразборчиво, потому что не знала, что именно там поётся, а потом допела:
Она замолкла, потому что дверь подъезда, неподалёку от которого она проходила, открылась. Из неё вышел мужчина в чёрном пуховике (говорил по телефону), а за ним…
Тамара быстро трижды моргнула.
— З-здравствуйте!.. — громко произнесла она.
Рыжая девушка в бежевом пальто замерла на месте, уставившись на неё.
— А… Привет.
Только теперь Тамара внимательнее её рассмотрела. И отчего-то девушка показалась ей почти что женщиной — то есть, она казалась гораздо старше, чем была вчера. «Интересно, сколько же ей лет?»
— Как ты вчера, нормально добралась?.. — немного рассеянно спросила незнакомка. Тамара покивала ей:
— Да, спасибо ещё раз. Меня Тамара зовут.
— Света.
За их короткий разговор Света ни разу не улыбнулась. Она как будто была совсем не здесь, а где-то совершенно в другом месте. И Тамара решила спросить.
— Извините, но… У вас что-то случилось?
— А? Что? — опомнилась Света. — Да… Можно и так сказать.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила Тамара настойчиво, как будто это не у неё в руке была бутылка воды для бабушки.
Света взглянула на неё с невесёлой усмешкой.
— В таком деле вряд ли.
— Расскажите! — подскочила к ней Тамара.
Она не была уверена в том, о чём просит. Но что-то внутри неё — неясная сущность, внутренний безмолвный голос, называйте как хотите, — вдруг отчётливо подсказало, что она хочет и может помочь Свете. Хоть совсем немного, хоть чуть-чуть, хоть просто выслушать и посочувствовать. Хоть в чём-нибудь отплатить ей за проявленную вчера доброту.
Света вздохнула, двинувшись вдоль цветов, посаженных у дома — видимо, всё же куда-то шла. Тамара зашагала за ней.
— Ты когда-нибудь слышала про «Стаккато»?
2. Угасающий «Стаккато»
— Это вроде бы… Театральный клуб, да?
Тамара часто слышала о нём, и даже подумывала о том, чтобы в него записаться — но он находился на другом конце города, и родители были категорически против того, чтобы она ежедневно себя мучила.
— Вы в нём состоите?
— Давай на «ты», мне всего-то двадцать с лишним.
Тамаре стало неловко, но она согласно кивнула.
Они со Светой теперь вышли со двора и теперь шли вдоль оживлённой улицы.
— В общем, «Стаккато» владеет мой папа, и сейчас клуб… скажем так, близок к закрытию.
— Почему? — удивилась Тамара.
Света тяжело вздохнула.
— Много причин.
…Они стояли на остановке. Света ждала автобус, а Тамара решила, что бутылка воды пока что прогуляется с ней, прежде чем дойти до её бабушки.
— Видишь ли, — говорила Света, — «Стаккато», знаешь, наверное, не детский клуб, а скорее подростково-юношеский, и отношение к тому, что мы делали, было серьёзнее. И людей там всегда было не очень много, зато клуб всегда был очень сплочённым. К нам приходили ребята, которые хотели играть в настоящем театре, учились основам искусства — ставить спектакли, играть, создавать реквизит и декорации, писать сценарии. В последнем нашем потоке было пятнадцать человек. Мой папа, Виктор Манохин. Слышала, может быть, про него?