Организованные преступные сообщества могут не иметь определенной, раз и навсегда созданной структуры, они гибки и хорошо адаптированы, способны изменяться в зависимости от внешних условий. Как справедливо отмечает В. С. Овчинский, организованная преступность обладает высоким уровнем социальной мимикрии:
1) организованные преступные формирования, будучи сложными социальными самоуправляемыми и самовоспроизводящимися явлениями, помимо собственно преступного поведения и преступников включают в свою деятельность многоуровневую и разветвленную систему как противоправных, так и легитимных социальных деяний, как преступников, так и законопослушных граждан;
2) эти формирования развиваются в тесной связи с дисфункцией социальных институтов, обеспечивая как незаконным, так и законным путем общественные потребности в конкретный исторический период на конкретной территории:
3) эти формирования в период реформирования общественных отношений могут выступать в качестве инструмента для достижения конкретных политических и экономических целей определенных социальных групп, не являющихся сами по себе преступными или делинквентными.
Сам факт наличия, а тем более расширения преступных сообществ несет огромную опасность обществу, населению, государству. Подрываются правовые и моральные основы жизни людей, расшатываются политическая и экономическая системы, растет коррупция и уровень насилия, нередко такие сообщества берут на себя функции государственных и общественных организаций. Поэтому создаются конкурирующие властные и коммерческие структуры, которые начинают бросать вызов государственной власти, часто прибегая к террористическим методам[26].
Организованную преступность как систему преступных сообществ можно представить себе в виде перевернутого государства или государства в крайне искаженном зеркале. Непомерно окрепшая организованная преступность берет на себя даже функции управления, вершит суд, собирает налоги, исполняя все это на свой преступный лад. Отнюдь не случайно преступное тоталитарное государство уничтожает гангстеров и их сообщества, ведь ему весьма болезненно видеть в них себя. Организованная преступность представляет собой крайнюю форму неполитической оппозиции обществу и государству, но такая оппозиция может перейти в политическую, как это произошло, например, в Колумбии.
Но организованная преступность может стать частью государства, если оно создает для нее необходимые условия, покровительствует ей, даже включает в некоторые свои структуры и использует такую преступность в своих целях, особенно экономических и политических (например, в межпартийной борьбе, физически устраняя конкурентов). В России преступные сообщества легко нашли общий язык с государством в первую очередь на низовом и среднем политическом уровне, широко опираясь на помощь и поддержку коррумпированных представителей правоохранительных органов. Эти представители сами тянулись к гангстерам, взахлеб мечтая о высоких преступных доходах. Не сразу, постепенно, развиваясь еще из советских времен, организованная преступность стала одной из форм социальной организации жизни. Для ее же непосредственных участников членство в ней означает вполне определенный образ жизни. Впрочем такой же образ жизни может наблюдаться и у тех, кто не является членом сообщества, но тяготеет к нему, выполняет отдельные поручения, связан родственными и дружескими отношениями и т. д.
Организованная преступность устанавливает определенный порядок на той территории, на которой она господствует, но это преступный порядок: он держится, создается на преступных положениях и принципах, реализуется путем совершения преступных действий. Организованная преступность способна оживить экономическую, хозяйственную деятельность и предпринимательскую активность, но лишь на время, поскольку формы и методы этой преступности отметены всей историей человечества как непригодные и совершенно неэффективные. Ничто не может сделать экономические усилия организованной преступности другими.
В настоящее время ни одна страна не в состоянии в полной мере удовлетворить потребности в человеческих органах для пересадки, а число людей, ожидающих операции по пересадке органов, растет быстрее, чем их предложение. Так, например, в Ирландии, считает В. С. Овчинский, лишь 85% пациентов, проходящим лечение с помощью диализа, делается операция по трансплантации в течение первого года, в то время как в Соединенных Штатах Америки число таких лиц составляет 25%, а в Японии — менее 10%. Как указывает статистика, в одной только Америке по состоянию на июнь 1991 г. 24000 лиц ожидали операции по трансплантации. В Австралии число лиц, которые ожидают трансплантацию почек, в настоящее время составляет 2000 человек, причем каждый год совершается около 400 таких операций. Средний период ожидания такой операции составляет три года.