Одна из самых красивых речей та, что он сделал против Диогитона[924], который был опекуном. Повествование ясное, простое и постоянно поддерживает атмосферу правдоподобия, чем и убеждает. Он не острословит, подобно некоторым ораторам, усиливая аргументы всякий раз и некстати, он себя оставляет для преследования, где под впечатлением красноречия он раскрывается лучше и лучше, во всей своей силе. В качестве вознаграждения мы отмечаем с самого начала его речи очень чистый стиль, восхищаемся ясностью, как в дикции, так и в рассуждениях: повествование идет последовательно и без задержек; оно простое, вы не найдете ничего не имеющего отношения к теме. Но каждому дано почувствовать порядок и красоту композиции: потому что кажется, что он говорит вещи простые и как они сами по себе представляются: однако мало-помалу он возвышается и незаметно его движение становится напыщенным. И мы не знаем, чему мы должны восхищаться больше всего в этой речи: изяществу ли дикции, красоте ли мысли, силе доказательств, изобретательности, компоновке и расположению всех частей речи.
Кое-кто предполагает, что его речь на священную оливу — произведение не подлинное; но если бы они внимательно посмотрели, они бы изменили свое мнение; потому что и вступление, и повествование, и доказательства, и заключение, все это достойно Лисия; в ней царит простота, и в то же время сила, которые в совокупности свойственны только этому оратору. Мы кроме того признаем в этой речи манеру свойственную скорее для энтимемы, чем для эпихеремы; бегло просматриваются основные пункты, не удлиняя речь излишними деталями; и, пожалуй, в конечном итоге краткость, которая не оставляет желать лучшего; качество в котором он не уступает самому Демосфену: но что касается красоте описаний, по этой части он не уступает ни Платону, ни Демосфену, ни Эсхину.
Другой талант особенный и свойственный ему — это употребление антитезы[925], многочисленной в его сюжетах, которые не имеют ничего софистического или изысканного: состоит это в том, чтобы так удачно повернуть период, чтобы все его члены были в равном соотношении между собой: чтобы писать в манере чистой, элегантной и цветистой. Павел из Мисии, не потрудившись изучить и понять эту речь Лисия о священной оливе, дерзко решил[926], что она была не совсем его, и он отбросил некоторые другие, которые были не менее красивы: чем и оказал плохую услугу потомству; так как эти труды, попавшие под подозрение, никто не позаботился сохранить и они пропали почти тотчас же, ошибка возобладала над правдой в этом случае, как и во многих других. У Лисия также есть достоинство трогательно и восхитительно приукрашивать темы, им обсуждаемые, когда он это делает мимоходом. Некоторые риторы говорили о нем, что он умело договаривался о снятии пунктов обвинений, но никоим образом не достигал той степени, куда они могли дойти: что касается меня, я думаю, они не правы.
Я не желаю никаких других доказательств своего мнения, чем сами речи, и в том числе та, что он сделал против Мнесиптолема, где он выдвинул обвинение настолько сильно, насколько это возможно. Цецилий не имеет причин также не сказать, что этот оратор был изобретателен в разделении, но не в компоновке, ибо наверняка он превосходен в этом настолько, как никто другой. Впрочем, Лисий был из Сиракуз[927]; его отцом был Кефал, сын Лисания, внук Кефала. В старости он застал молодого Демосфена. Две вещи привлекли его в Афины, желание увидеть столь знаменитый город, и слава Перикла, сына Ксантиппа. Сначала он был возвышен месте с детьми до всего того, что делает выдающимся гражданином: но вскоре Республика пожелала выслать колонию в Сибарис, он воспользовался этим случаем вместе с Полемархом, своим старшим братом, чтобы вступить в наследство их отца. В возрасте пятнадцати лет он вернулся на родину, он изучал риторику у Никия и Тисия, двух очень известных сиракузян. Наследник значительного состояния он держал хороший дом и жил в достатке и покое до архонтства Клеарха в Афинах. На следующих год он был обвинен в том, что сочувствовал проафинской партии; и под этим предлогом он был изгнан из страны с тремястами другими[928]. В крайности он бежал в Афины, когда город управлялся Четырьмястами правителями: это не дало ему поселиться окончательно. Когда Тридцать заговорщиков установили тиранию в Афинах, он прожил там еще семь лет, в конце которых он потерял своего брата, и лишенный имущества избежал смерти с большим трудом спасшись бегством в Мегару. Те что были в Филе не прекращали добиваться своих требований, в то время как он, полный усердия для государства, сделал для него большие услуги: он из своих средств обеспечил тысячу драхм и двести щитов. Совместно с Гермоном он собрал триста солдат и содержал их; наконец он уговорил Фрасидея из Элиды, своего гостеприимца и друга, выделить два таланта в помощь афинянам. Ввиду такого похвального поведения Фрасибул писал народу Афин с просьбой предоставить Лисию права гражданства по его возвращению, которое и было ему предоставлено: однако Архин обвинил Лисия в противозаконном получении этого права, прежде чем оно было подтверждено указом Сената: но Лисий не имел от этого пользы; он провел остаток дней в Афинах как если бы являлся гражданином, и умер в возрасте 83 лет, но другие говорят — 72.
925
Антитеза является одной из фигур, обладающим наибольшим эффектом: нелюбима он по той же самой причине, по которой и нравится. Эта фигура была в моде во времена Бальзака, Вольтера, С. Эвремонта, но сегодня мы больше придерживаемся естественности, и она почти изгнана из французского красноречия.
926
Это место у Фотия замечательно! Оно учит нас, что всегда были наглые критики, которые навязывались своим современникам, и которые, пользуясь имеющимся влиянием на взгляды, осудили многие труды, не удовлетворяющие их вкусам, хотя бы и очень хорошие и достойные сохранения. Сегодня мы являемся свидетелями еще худшего; самонадеянные цензоры принялись отвергать в наш век просвещения лучшие произведения древности, и они весьма преуспели. Но разве с тех пор как мы перестали читать эти книги, или стали читать их меньше, художественная литература выиграла? Видим ли мы, что стиль наших французских писателей, которые сегодня отошли от манеры Цицерона и подлинных образцов, стал лучше?
927
Плутарх говорит, что происходил он из Сиракуз, но родился в Афинах, что является более вероятным.
928
По Плутарху «с тремя другими», эта ошибка затем передается в текст Фотия, что необходимо исправить и у первого, и у второго. Чтение «триста» основывается на Дионисии Галикарнасском и Диодоре.