Выбрать главу
I looked with sympathetic awe and fearfulness upon the man, who in mid-winter just landed from a four years' dangerous voyage, could so unrestingly push off again for still another tempestuous term. Я со страхом, сочувствием и уважением взглянул на человека, который в разгар зимы только успел высадиться после опасного четырехлетнего плавания и уже опять, неутомимый, идет в новый штормовой рейс. The land seemed scorching to his feet. Видно, у него земля под ногами горела. Wonderfullest things are ever the unmentionable; deep memories yield no epitaphs; this six-inch chapter is the stoneless grave of Bulkington. О самом удивительном не говорят; глубокие воспоминания не порождают эпитафий; пусть эта короткая глава будет вместо памятника Балкингтону. Let me only say that it fared with him as with the storm-tossed ship, that miserably drives along the leeward land. Я только скажу, что его участь была подобна участи штормующего судна, которое несет вдоль подветренного берега жестокая буря. The port would fain give succor; the port is pitiful; in the port is safety, comfort, hearthstone, supper, warm blankets, friends, all that's kind to our mortalities. Гавань с радостью бы приютила его. Ей жаль его. В гавани - безопасность, уют, очаг, ужин, теплая постель, друзья - все, что мило нашему бренному существу. But in that gale, the port, the land, is that ship's direst jeopardy; she must fly all hospitality; one touch of land, though it but graze the keel, would make her shudder through and through. Но свирепствует буря, и гавань, суша таит теперь для корабля жесточайшую опасность; он должен бежать гостеприимства; одно прикосновение к земле, пусть даже он едва заденет ее килем, - и весь его корпус дрожит и сотрясается.
With all her might she crowds all sail off shore; in so doing, fights 'gainst the very winds that fain would blow her homeward; seeks all the lashed sea's landlessness again; for refuge's sake forlornly rushing into peril; her only friend her bitterest foe! И он громоздит все свои паруса и из последних сил стремится прочь от берега, воюя с тем самым ветром, что готов был нести его к дому; снова рвется в бурную безбрежность океана; спасения ради бросается навстречу погибели; и единственный его союзник - его смертельный враг!
Know ye now, Bulkington? Не правда ли, теперь ты знаешь, Балкингтон?
Glimpses do ye seem to see of that mortally intolerable truth; that all deep, earnest thinking is but the intrepid effort of the soul to keep the open independence of her sea; while the wildest winds of heaven and earth conspire to cast her on the treacherous, slavish shore? Ты начинаешь различать проблески смертоносной, непереносимой истины, той истины, что всякая глубокая, серьезная мысль есть всего лишь бесстрашная попытка нашей души держаться открытого моря независимости, в то время как все свирепые ветры земли и неба стремятся выбросить ее на предательский, рабский берег.
But as in landlessness alone resides highest truth, shoreless, indefinite as God-so, better is it to perish in that howling infinite, than be ingloriously dashed upon the lee, even if that were safety! Но лишь в бескрайнем водном просторе пребывает высочайшая истина, безбрежная, нескончаемая, как бог, и потому лучше погибнуть в ревущей бесконечности, чем быть с позором вышвырнутым на берег, пусть даже он сулит спасение.
For worm-like, then, oh! who would craven crawl to land! Ибо жалок, как червь, тот, кто выползет трусливо на сушу.
Terrors of the terrible! is all this agony so vain? О грозные ужасы! Возможно ли, чтобы тщетны оказались все муки?
Take heart, take heart, O Bulkington! Мужайся, мужайся, Балкингтон!
Bear thee grimly, demigod! Будь тверд, о мрачный полубог!
Up from the spray of thy ocean-perishing-straight up, leaps thy apotheosis! Ты канул в океан, взметнувши к небу брызги, и вместе с ними ввысь, к небесам, прянул столб твоего апофеоза!
CHAPTER 24. The Advocate. Глава XXIV. В ЗАЩИТУ
As Queequeg and I are now fairly embarked in this business of whaling; and as this business of whaling has somehow come to be regarded among landsmen as a rather unpoetical and disreputable pursuit; therefore, I am all anxiety to convince ye, ye landsmen, of the injustice hereby done to us hunters of whales. Раз уж мы с Квикегом занялись китобойным промыслом, а китобойный промысел обычно считается на берегу занятием довольно непоэтическим и малопочтенным, я в силу всего этого сгораю от нетерпения убедить вас, людей сухопутных, в том, сколь несправедливы вы к нам, китобоям.
In the first place, it may be deemed almost superfluous to establish the fact, that among people at large, the business of whaling is not accounted on a level with what are called the liberal professions. Для начала повторю здесь, хотя это и будет совершенно излишним, тот общеизвестный факт, что люди не относят китобойный промысел к числу так называемых благородных профессий и считают его более низким занятием.
If a stranger were introduced into any miscellaneous metropolitan society, it would but slightly advance the general opinion of his merits, were he presented to the company as a harpooneer, say; and if in emulation of the naval officers he should append the initials S.W.F. (Sperm Whale Fishery) to his visiting card, such a procedure would be deemed pre-eminently presuming and ridiculous.
полную версию книги