– Что это было?
– Это было очередное покушение на Вашу жизнь, Моцарт! Рассказывайте, что Вы ещё натворили?
Вольфгангу пришлось признать, что он общался с представителями лондонского масонства, так как они находятся среди его коллег по службе. И контакт с ними неизбежен.
– Вас приглашали на собрания ложи?
– Да, но я отказался. Я сказал, что сильно загружен работой над оперой и другими сочинениями, и почти не располагаю свободным временем.
– Они знают, где Вы!
– Что?
– Они знают, где Вы и не дадут Вам покоя. Вы должны быть крайне осторожны, особенно с Вашими высказываниями. Вы слишком прямолинейны, господин Моцарт. Иногда лучше промолчать, чем причинить себе впоследствии вред.
– Я не могу молчать, если вижу и слышу несправедливые вещи.
– Ваше внутреннее благородство становится слишком опасным для Вас. Постарайтесь пропускать некоторые вещи мимо ушей, а некоторые высказывания придерживать при себе, если хотите ходить по этой земле, а не лежать в ней!
– Вы слишком суровы, дорогая Анна!
– Вовсе нет! Я слишком беспокоюсь за Вас, а Вы слишком легкомысленно относитесь к моим предостережениям, касающимся Вашей безопасности.
– Торжественно клянусь Вам, что впредь буду более осторожным. Вы ведь сейчас спасли мне жизнь во второй раз!
– Ваша хохма тут совершенно неуместна.
– Тогда я лучше промолчу, а то по жопе получу.
Анна посмотрела на Моцарта сердитыми глазами.
Они вернулись в дом композитора. Анна остановилась у него в качестве гостьи. Конечно, надо было видеть «радость» Констанцы от её приезда. Вольфгангу пришлось аккуратно и доходчиво объяснить жене, что если бы не Анна, то его бы уже год как не было в живых и Констанца не жила бы в таком прекрасном доме.
– Вольфганг, ты соображаешь, что делаешь? Ты унижаешь меня, приглашая погостить к нам в дом другую женщину!
– Штанци, она не другая женщина, она мой друг. Разве ты так и не поняла, что не будь её тогда в 1791 году, я умер бы, и не было б никакой Англии! Ничего бы не было! Ты понимаешь это?!
– Да делай, что хочешь!
Аргументы подействовали, и дамы поддерживали, пусть внешнее, но всё же, дружелюбие.
Вольфганг готовил к постановке новую оперу, и Анна осталась до премьеры. Он брал её с собой на репетиции, обсуждал с ней будущую постановку и музыку своей новой оперы. Беседы были долгими и увлекательными. Анна исполняла по просьбе Моцарта некоторые фрагменты из новой оперы, и Вольфганг был доволен.
На генеральной репетиции оркестранты довели Моцарта до белого каления. Вторые альты всё время играли не те ноты, весь оркестр отставал в темпе и Моцарт вышел из себя. Когда альты снова сыграли не то, он остановил всех и громко крикнул:
– Стоп, стоп, господа! Какого чёрта господа альтисты опять играют си бемоль? Там же чёрным по белому написано «си»! Сколько же раз вам можно это повторять, я вас спрашиваю? И что вы тащитесь как черепахи? Какой темп написан? Смотрите в ноты, а не считайте ворон! Играем со 125 такта.
Когда дошли до того места, где всё время была грязь со стороны альтов, Моцарт громко крикнул:
– Вторые альты, чистая «си»!
Оркестранты опять разошлись по – середине финальной сцены. Моцарт снова остановил весь оркестр.
– Олухи, темп Molto allegro, вы же опять тащите кота за хвост! Всю финальную сцену во втором акте с самого начала. Считайте, господа.
Моцарт стал громко отстукивать такт ногой, да так, что пряжка на его башмаке разлетелась вдребезги.
– Что, господа, начали за здравие, а кончаем за упокой?
– Маэстро, Вы слишком требовательны!
– Ах, неужели?! По Вашему я должен завтра демонстрировать квакающих лягушек вместо финала второго акта? Если завтра будет тоже самое, я отменю спектакль, а в афише укажу, что спектакль не состоится из-за ленивых олухов в оркестре!
Музыканты ужасно разозлились, и в ярости стали играть гораздо лучше, и остальная часть репетиции прошла более продуктивно.
Премьера состоялась в Королевском театре 30 декабря 1792 года.
Опера называлась «Ромео и Джульетта» по трагедии У. Шекспира.
Премьера прошла с оглушительным успехом. Моцарт отдал дань английскому драматургу и создал неповторимый шедевр.
После спектакля Анна сказала Моцарту, что ей пора возвращаться. Вольфганг сразу изменился в лице, его глаза стали грустными и печальными.