Хотя отпевание происходило не в главном нефе храма, а в северном приделе его, горсточка людей затерялась среди массивных пилонов и высоченных перекрытий. На пустынных хорах гулко отдавалось эхо, невнятно вторя бормотанию капеллана, читавшего отходную. Ни органа, ни певчих — одно лишь торопливое бормотание священника.
Под монотонную латынь каждый думал о своем.
Зюсмайер, глядя на маячивший перед ним розовый затылок ван Свитена, думал:
«Скотина! Мало что ни крейцером не помог, так еще вбил в голову Констанце по-свински хоронить мужа. Вот она, уплата за все, что покойный для него сделал!.. Насколько много денег, настолько мало совести…»
Ван Свитен тем временем думал:
«Как только вернусь домой, надо будет собрать все имеющиеся у меня рукописи Моцарта. И хорошенько припрятать. Через несколько лет им цены не будет…»
Дайнер думал:
«Коли такой человек, как музикмейстер Моцарт, умирает в нищете, а тысячи сукиных сынов живут припеваючи, в богатстве и блеске — значит, в нашей жизни что-то неладно…»
Хофер думал о несправедливости провидения — такой молодой и славный человек, как Моцарт, умер, а такой старый и дурной человек, как теща, мадам Вебер, здравствует. И не просто живет, а еще не одного своего зятя со свету сживет.
Ланге не думал о теще, с ней он старался видеться возможно реже, а потому и вспоминал ее лишь раз в месяц, когда посылал ей деньги. Ланге думал о другом — о том, как быстра и переменчива жизнь. Всего лишь несколько лет назад он мучился, терзался, ревнуя жену к Моцарту, запрещал Алоизии видеться с ним. И вот уже Моцарт мертв, и незачем было выходить из себя, и не к чему было портить свои нервы, подрывать свое здоровье…
Розер был человеком открытым и общительным, он любил поверять свои думы другим, а потому прошептал стоявшему рядом Сальери:
— Какая утрата! Какая невозместимая утрата!.. Для всей музыки! Что же касается нас, музыкантов…
Сальери вздрогнул. Он привык утаивать свои мысли от других и был ошеломлен, когда Розер вдруг произнес вслух то самое, о чем он думал про себя. От неожиданности Сальери до того смешался, что высказал мучившую его мысль всю, до конца. Ему казалось при этом, что он лишь доканчивает начатое Розером:
— Да, жалко, конечно, что от нас ушел такой великий гений. Но вообще-то музыкантам повезло. Проживи он еще, никто не пожаловал бы всем нам и сухой корки за все наши сочинения…
Не успел Сальери закончить, как понял, что сказал лишнее. Это видно было по тому, как Розер с испугом — больше того, с ужасом — уставился на него.
«Неужели же вы?!.. Так, значит, это правда?..» — прочел Сальери в растерянно мигавших глазах Розера.
Сальери, низко опустив голову, шагнул было к выходу, но заставил себя остановиться и прислонился к одному из пилонов.
«Проклятая выдумка! Так, значит, она и вправду распространилась по городу!» — И он вспомнил, как вчера, лишь только стало известно о смерти Моцарта, домой к Сальери — что она никогда не делала — примчалась испуганная Кавальери. По театру, а значит, по всей Вене пронесся слух, что этот несчастный Моцарт — будь земля ему пухом! — не просто умер, а убит. Отравлен! И кем?.. О боже правый! Сальери!..
Да, и он и она порядком отравили Моцарту жизнь.
Но отравить жизнь и лишить жизни, отравив, разве это одно и то же?..[21]
— Пойдемте, маэстро. Одни только мы с вами остались…
Сальери поднял голову и увидел рядом с собой ван Свитена. Он всегда недолюбливал этого самовлюбленного человека: уж слишком сильно походил ван Свитен на него самого, а сейчас барон был ему просто ненавистен. И оттого Сальери нежно взял ван Свитена под руку и любезно прибавил уже на ходу:
— Пойдемте, дорогой коллега. (Тщеславный барон очень любил, если музыканты так его называли.)
Когда они вышли на улицу, похоронщики уже устанавливали гроб на дроги.
Погода еще больше испортилась. С севера, от Дуная и с гор дул резкий, холодный ветер. Он крутил вихри снежинок вперемежку с дождевой пылью. Люди пытались зонтами укрыться от колючего снега и дождя, но ветер рвал зонты из рук.
Горстка продрогших людей двигалась по нескончаемо длинной Шулерштрассе. Ветер яростно трепал плащи. Первым отстал ван Свитен. Он юркнул в один из перекрестных переулков, вскочил в поджидавшую карету и укатил домой.
Когда дроги добрались до городского вала, за гробом шел всего лишь один человек. Это был Сальери. Слишком щедро расточал он живому Моцарту зло, чтобы отказать покойному в последнем добром деле! Пусть Вена, знавшая, как ненавидел Моцарта Сальери, узнает, как глубоко он его чтит. Пусть это увидят все. Быть может, тогда глупая молва смолкнет.
21
Версия о том, что Моцарт умер неестественной смертью, возникла сразу же после кончины композитора. Не прошло и недели после его погребения, как одна из венских газет, «Музыкальный еженедельный листок», поместила заметку, в которой высказывалось предположение о том, что Моцарт был отравлен. Эта весть быстро облетела Вену, а затем проникла и в другие города Европы. Роль убийцы молва отвела Сальери. Основанием для этого, видимо, послужила вражда, которую в свое время Сальери питал к Моцарту. Кличка отравителя преследовала Сальери до самой смерти, хотя он давно уже отошел от театра и вообще от общественной жизни, а занимался лишь тем, что писал духовную музыку и вел преподавательскую работу (Вольфганг Моцарт-младший, Бетховен и Шуберт были его учениками). В 1825 году один из друзей Бетховена сообщил ему, что Сальери, чувствуя приближение смерти, покаялся в отравлении Моцарта и намеревался рассказать об этом своему духовнику на исповеди.
Через век с четвертью, в 1953 году, в Москве вышла книга И. Бэлзы «Моцарт и Сальери. Трагедия Пушкина. Драматические сцены Римского-Корсакова». В этой книге, привлекшей широкое внимание читателей, содержится чрезвычайно интересный материал. Автор, ссылаясь на австрийского историка музыки Гвидо Адлера, сообщает, что в венских архивах была обнаружена запись исповеди Сальери с донесением его духовника епископу о том, что «Сальери не только признался в отравлении Моцарта, но и рассказал, где и при каких обстоятельствах он подсыпал ему медленно действующий яд».
К сожалению, Гвидо Адлер, умерший в 1941 году, ни результатов своего сенсационного открытия, ни текста исповеди не опубликовал. Как говорится далее в цитируемой книге, он лишь «рассказал своим коллегам и многочисленным ученикам о найденном им документе. Поделился он своими изысканиями и с академиком Б. В. Асафьевым, приезжавшим в Вену, и с некоторыми другими иностранными учеными». Покойный советский академик Б. В. Асафьев, однако, тоже нигде не опубликовал сообщенных ему Адлером сведений. Таким образом, текст исповеди Сальери до сих пор так и не напечатан.
Относительно версии об отравлении Моцарта в наши дни существуют резко противоположные суждения. Ряд зарубежных ученых (главным образом медики) считает, что Моцарт был отравлен, правда не приписывая смерть Моцарта Сальери. Советский музыковед Б. Штейнпресс и новейшие зарубежные исследователи жизни и творчества Моцарта — Б. Паумгартнер, А. Эйнштейн, Э. Шенк, Г. Мозер и другие — категорически отрицают как отравление, так и причастность к нему Сальери. Так, профессор Ганс Мозер в предисловии к книге О. Шнейдера «Моцарт в действительности», изданной в Вене в 1955 году, заявляет: «Уже в «Разговорных тетрадях» Бетховена благодаря одному из посетителей всплыла тогдашняя венская сплетня о том, что придворный капельмейстер Антонио Сальери обвинил себя в том, что из зависти отравил своего конкурента Моцарта… На самом же деле смерть Моцарта произошла вследствие многолетней хронической болезни почек».