— Как? Симфонии?! — восклицает он. — Мальчик девяти лет пишет симфонии! Нет, это действительно феномен.
И заключает Вольфганга в свои объятия.
Узнав подробности поездки в Голландию, он понимает, что дети крайне переутомлены физически, и советует им хорошенько отдохнуть, подышать перед возвращением в Зальцбург свежим воздухом Парижа и его предместий. Что не помешает, конечно, их концертам в домах богатых парижан, известных своей привязанностью к музыке. Как он считает, это может оказаться полезным для будущего — а о теперешнем их пребывании в Париже он уж как-нибудь позаботится. Леопольд Моцарт не был бы заботливым финансовым опекуном своих детей, если бы устоял перед таким соблазном.
И вновь, как при своём первом появлении, дети Леопольда Моцарта находятся в центре всеобщего внимания. Правда, сенсаций их выступления больше не вызывают. Наивная восторженность первых встреч сменяется полным пониманием и сдержанным, но почтительным благоговением ценителей музыки. Несколько раз они играют также для их величеств в Версале, но по сравнению с памятным новогодним концертом эти выступления скованы строгими рамками придворного церемониала, недостаёт былой теплоты в обращении.
Апогеем их второго парижского турне, безусловно, следует считать их пребывание в идиллическом дворце Ла-Шевретт. Этот небольшой дворец в стиле рококо, вокруг которого словно парят статуи граций, примерно с середины века благодаря своей хозяйке, Луизе де ла д’Эпиней, превращается в место паломничества французской аристократии духа. После того как её чрезмерно расточительный муж промотал невообразимую сумму денег и был отстранён от доходного места генерального сборщика налогов, она была вынуждена сдавать своё имение в аренду. В лице барона Гольбаха[35], философа из Пфальца и постоянного гостя её салона, она обрела доброго и любезного арендатора. Поскольку избалованная роскошью прежней жизни дама не в состоянии вести салон в своей небольшой парижской квартире, он великодушно предлагает ей в летние месяцы заниматься этим во дворце, знавшем часы её славы. Блестящие умы Франции хранят верность этой столь несчастной в браке и испытавшей столько личных разочарований, отнюдь не красивой, зато чрезвычайно умной и тонкой женщине и по определённым дням съезжаются для бесед в Ла-Шевретт.
Здесь можно встретить «энциклопедистов»[36], авторов литературного издания, определяющего самый высокий уровень науки и искусства: деятельного, всесторонне образованного математика и физика Д’Аламбера и его соиздателя, блестяще владеющего пером Дидро, эссеиста, драматурга и романиста. Бывают здесь и другие знаменитые сотрудники «Энциклопедии». Например, оба создателя новой материалистической философии, барон Гольбах и добродушный Гельвеций. И — самое главное! — иногда сам вдохновитель французского Просвещения, обладающий отталкивающей внешностью, но превосходящий всех остротой ума Вольтер.
Среди этой духовной элиты отличается своим нарядом — сутаной аббата — юркий, как ртуть, карлик, дергающийся, как арлекин. Он за словом в карман не полезет, так и сыплет анекдотами и оживляет собрание своими остроумными замечаниями. Имя этого бескорыстного и самого верного почитателя хозяйки дворца — Фернандо Галиани, и родом он из Неаполя.
В самом начале июля Гримм, занимающий теперь особое положение в сердце хозяйки замка, привозит с собой в Ла-Шевретт Моцартов, отца и сына. Стоит роскошный летний день, и цветы на бесчисленных клумбах вдоль садовой дорожки, ведущей в дом, встречают их во всём своём великолепии. Двери на террасы широко распахнуты, и душистый аромат вливается в прохладные комнаты замка, где собралось изысканное общество, человек тридцать, не больше.
«Кружку» чужда атмосфера предписанного этикета, свобода духовного общества подразумевает отказ от любых предубеждений и натянутых отношений. Поэтому гостей принимают здесь не с тем любопытством, что обычно сопровождает рождение сенсации, а скорее как добрых знакомых. Особенно преуспевает в этом отношении мадам д’Эпиней, сумевшая с первых слов расположить к себе музыкантов. И выступление их не назовёшь концертом с заранее составленной программой — отдельные её номера можно счесть лирическими интермеццо в рамках общей беседы. Оценки их мастерства не выливаются здесь в безудержную восторженность, как в других местах, — все высказываются откровенно и открыто.
35
36
«