Мочалка
«Двадцать восьмое число наступило,
До нового года осталось три дня.
Топливо ночь всю качаем уныло,
Скоро на вахту поднимут меня».
* * *
Террористы, безжалостные террористы захватили тихий маленький городок, в котором жила его любимая. И, презрев опасность, Седлов то крался, то полз, неистово желая лишь одного: быть с ней рядом в эту роковую минуту. Вдруг яркий луч прожектора, бесплодно ползавший до этого над головой, ударил в глаза.
- Мужики, вставайте, ваша очередь, по списку, - будивший протяжно зевнул, - с терроризмом бороться.
Дверь захлопнулась с душою.
- Поймаем, блин, этого террориста - лично башку отвинчу! - кряхтя поднимался из нижней койки Будюкин. Седлову же поневоле приходилось еще оставаться под одеялом и двумя фуфайками поверх - развернуться вдвоем в суете подъема и умывания в тесной каюте было тяжело.
Через пять минут приятели были в рыбцехе.
- Тихо все пока, но, чую, вражина не дремлет, - слезая с насиженного транспортера, рапортовал сменяющийся вахтенный. - Глядите в оба, бдительно службу несите - сейчас каждого подозревать надо.
И тяжелой, то ли от осознания выполненного долга, то ли из-за отсиженной ноги походкой заковылял к выходу.
Последние его слова заставили часовых долгую секунду глядеть друг другу в глаза.
- Ладно, - потупился первым Будюкин, - постой пока, я пойду у поваренка чего-нибудь на камбузе стрельну.
Оставшись один, Седлов поудобней уселся на транспортере. Спиной к переборке, к проходу лицом - шутки в сторону.
А началось все с неделю назад. В «полетевшем» вентиляторе морозильного аппарата была обнаружена монтировка. Быть может, все бы и обошлось устным разносом вечно спящих на ходу матросов, но на массивный гаечный ключ наткнулись в вентиляторе на другом борту - по счастью механизм не успели запустить. Как капитан не открещивался, шутя о заведшемся барабашке, рукотворная диверсия была налицо. Кому и зачем понадобилось курочить и без того на ладан скрежечащее железо? Поломав еще и голову, в конце концов сошлись на версии, по которой неведомому вредителю вконец обрызг бестолковый отстой на железной посудине в двух милях от берега родного, и плохиш решил таким образом не столько самовыразиться, сколько поспеть домой к новогоднему столу. Хитроумная затея с точки зрения здравого смысла была несколько наивной - умышленно выводя из строя морозильные аппараты, можно было ожидать хозяйской милости на вход в порт вплоть до второго пришествия Спасителя. Так, или иначе, но вялое течение судовой жизни было взбаламучено, и капитан распорядился выставлять в сутками пустеющем рыбцехе дозорную вахту. Строго из двух матросов. Старпом еще и вахтенный журнал на упаковку принес. В котором именно Седлов, подивившись пустым страницам («За четыре часа ничего не заметить!»), внес первую существенную запись: «В 8.10 в цеху появился боцман. Якобы замерить воду». Дальше журнал начал энергично заполняться записями типа: «В 14.00 в районе упаковки возник матрос Цыбин. Вроде как перекурить, на деле же пытался отвлечь вахту посторонним разговором»; «В 22.15 с подозрительными словами: «Весело у вас тут!» вахтенный механик проник в машинное отделение». Через пару дней амбарная тетрадь была уже наполовину исписана анекдотами, высоко оцененными старпомом и капитаном, а террорист изловлен так и не был. Лег, сволочь, на дно и затаился - угрозы расправы на месте со стороны без перекура вахтящих матросов были нешуточны и сомневаться в решимости не приходилось. Смех-смехом, но пакостник свое дело сделал - теперь каждый безотчетно косился на каждого, каждый каждого подспудно подозревал.
А Будюкин, между тем, где-то запропал. Товарищ тут, быть может, жизнью ежеминутно рискует, а ему хоть бы хны. Невзначай присел, наверное, в соседней каюте в картишки свойски перекинуться, почаевничать душевно, потрепаться досуже, как и поступают на безрыбье нормальные матросы на нормальных пароходах. А тут стой, как дурак, какого-то идиота карауль!
Никак не меньше, чем через час, квадратная фигура Будюкина с ворохом фуфаек в руках воздвиглась перед Седловым.
- Иди, Вовк, чаю запитай - только что в каюте заварил. Чизбургеры сам сделаешь - хлеб там с сыром, зубы только не сломай, - подостлав телогрейку, он завалился на транспортер. - Я уж продержусь, поди, до подкрепления, если патронов хватит. Перед обедом, если что, толкнешь.
* * *
Стоит наш лайнер на отходе,
Трепещет «папа» на ветру,
И завтра в море мы уходим,
Нас здесь не будет поутру.
С лету он тогда это четверостишье забабахал. Звездной ночью, накануне выхода в море. Что с того, что «лайнер» на деле был рыболовецким траулером, хоть и свежевыкрашенным, но видавшим лихие шторма, насилу догоняющим рыбу, хронически больным нехваткой опресненной воды. Зато какая неизбывная боль и высокая грусть в последних строчках: занесенный поземкой причал, осиротевший ушедшим ночью судном. И как знать, может именно тем студеным утром поспешила она сказать ему что-то важное, искреннее, главное. А его уж здесь нет...