«Лучик, похоже, погас.
Будем брести в потемках.
Знать, и на этот раз
Нить оказалась тонкой».
Подумав, он переправил потом «на этот» на «в последний». Разве эту любовь можно было повторить, разве ее счастье, счастье действительно т о й с а м о й любви можно было с чем-то сравнить? Теперь-то Седлов понял, что любовь - большая, чистая и светлая, с закипающей в жилах кровью, с растущими крыльями за спиной, конечно существует. У каждого лишь одна. Мудрая и милостливая судьба дает ту единственную встречу всем. Долгое ли общение, или лишь мимолетно пойманный всуе взгляд - счастлив будет тот, кто эту, быть может и единственную, Небом посланную встречу увидел, почувствовал, распознал. Седлов свою любовь не проморгал. Но не в его, верно, силах, не его, знать, руками было это огромное счастье удержать. Он был никем сейчас в мире, слетевшим на катушках рекламных роликах с оси вечных истин добра и разума, и понесшимся, уже неуправляемым неумелыми и нечистыми руками шарлатанов и скудоумцев, вразнос.
Жалел ли он, бередя душу воспоминаниями той ночи снова и снова, о чем-то теперь? Конечно. О том, что в кране толком не было горячей воды.
* * *
В порт они зашли на другой Новый год - старый. Почти заполночь вызвали Седлова на руль, и сначала у него, к явному неудовольствию хмурящегося капитана, рука на руле дрожала. Через четыре часа судно с хрустом притянулось к причалу, у которого перед этим портовый буксир, ставший в одночасье маленьким ледоколом, четверть часа старательно взламывал лед. Ожидавшие уже пограничники и подоспевшая таможня без проволочек штрафанули капитана за то, что пришвартовал судно не в самом порту, а напротив - в судоремонтных мастерских (Здравствуй, опять же, родная сторона!). Прибывшие чуть позже фирмачи, поцокав сочуственно языками, ограничились моральным капитану участию. Когда судно получило свободную практику, часть моряков, невзирая на транспортные трудности глухой зимней ночи, снегом на голову поспешило к любимым и верным - попробовал бы только кто усомниться! - женам. Оставшие тоже не мешкали, выдвинув лучших своих представителей в направление одиноко мерцавшего огонька круглосуточного киоска...
- Вовк, - щедро наливал Слава. - Ты, как самый из нас умный, скажи тост!
- Да ладно - насчет умного-то!.. Давайте, мужики, чтоб мы встретили этот старый год не так, как Новый!
- Во, блин, попробуй еще так скажи!
* * *
Квадратики затоптанного кафеля на лестничной площадке общежития были грязны, как и подтаявший накануне, забрызганный городскими шинами и посеревший от городского смога, снег на улицах.
- Учитывая наши нынешние отношения, - озера синих глаз нынче были закованы в лед, она протягивала мочалку назад.
- Я, - собирая остатки достоинства и нагоняя праведный гнев, нахмурился он, - для тебя это вязал. Если не надо - выбрось, только назад не суй!
Подумав мгновенье, она оставила сверточек в своих изящных руках.
* * *
Через три недели загрузившееся снабжением судно ушло в нормальный промысловый рейс в Северное море.
Седлов дожил до весны - вместе со Славой и непробиваемым, не ведавшим сопливых терзаний и мальчишеских переживаний Будюкиным; с Петровичем и крутобедрой Мариной, не выгадывающей никаких особых привилегий от львиной доли судовой власти; с большим и дружным экипажем траулера и неведомым маленьким человеком -давешним террористом; с хорошо знакомым, проклинаемым и любимым, суровым морским ремеслом.
На отходном собрании шеф фирмы, солидно вороча борцовской шеей, вещал:
- Да, вот насчет вредительств этих... Хочу притчу рассказать...восточную...Значит, у одного султана...да...восточного...украли часы...Золотые...луковицей. Да - с музыкой...И вот, когда он созвал всех подчиненных...и за пять минут до того, как часы должны были заиграть, неожиданно всех распустил. Его ближайший советник...визирь...говорит: «Зачем? Сейчас бы мы нашли вора!» «Я дал этому человеку шанс осознать и исправиться».
Гуманный шеф, положивший на ковре на лопатки не одну сотню соперников, не досказал, вернул ли тот заблудший на Востоке воришка часы музыкальные, золотые, луковицей, мудрому и великодушному владыке, но на морозильные аппараты, скрипуче-лязгающие, железные, в рыбцехе больше никто не покушался. И девушка с каштановыми волосами и большими синими глазами в снах Седлова теперь спокойно вышагивала по тополиному пуху тихих улочек маленького городка.
* * *
Эх ты, судьба-тельняшка: море - берег, море - берег! Вернулись и наши рыбаки домой. Весь следующий год (тоже, конечно, поделенный рейсом) Седлов встречался с ней на городских улицах до подозрения на проделки судьбы часто. Девушка надменно здоровалась с ним через раз, пресекая попытки мимолетного разговора: «Пройти даем!» А он, дурак, все мучился, все любил ее, любил все сильней, опять и опять вспоминая ту ночь, за которую не задумываясь отдал бы никчемную нынче, никому теперь не нужную (кому и до кого сейчас вообще было дело?) жизнь. Но жизнь-то шла своим для каждого чередом, для кого-то едва ковыляя, для кого-то бравурно маршируя, и та, которой он вдруг стал нужен, встретилась в пути. Дуракам везет. Все-таки у него хватило ума не искать добра от добра, тем более, что эта, другая, всем сердцем полюбившая его, была и в меру красива, и сверх меры умна. И в погожий октябрьский день ненастной осени страны (мноострадальную колбасило очередным финансовым крахом), в день его рождения, который был ознаменован еще и их решением подать заявление в ЗАГС, вдвоем они выходили из подъезда и на площадке с почтовыми ящиками в глаза сразу бросилась - просто нельзя было не увидеть! - яркая поздравительная открытка, притороченная поверх его ящика. С забившимся вдруг сердцем раскрыв ее, он прочел написанные вдоль и прибавленные поперек такие проникновенные строки, такие нежные слова, каких ни разу не слышал из уст своей любви.