— Молодец!
Это голос Виктора Петровича. Какой бы ни был рев на трибунах (а рев стоял приличный, только не понять, за кого болеют), он всегда различал ясный и четкий голос тренера.
— Молодец! Работай! Не открывайся, работай!
Перед третьим раундом, жадно подставляя лицо ветру, который добывал для него из полотенца Виктор Петрович, Сергей уже знал: все будет хорошо. И Виктор Петрович это знал, поэтому и говорил:
— Не расслабляйся. Он сильный и еще не вымотался. Работай! Он сильный, помни это.
Трибуны ревели, но Сергей слышал, как Виктор Петрович радостно и одобрительно кричал ему:
— Молодец! Так! Так! Молодец!
Стыдней всего Сергею было потом вспоминать ту секунду, когда судья держал их за руки, а диктор начал объявлять: «Победил…» — и он дернулся, чтобы поднять руку, а судья пригнул ее книзу, потому что диктор объявил: «Победил Ильдар Ахметов».
Сергею показалось, что он оглох: на трибунах что-то кричат, а он не слышит. Что случилось? Разве это не он победил? Он же победил! Почему же назвали не его фамилию? Это же он победил!
Он не помнил, как очутился в раздевалке. Неужели он заплакал еще на ринге? Еще на ринге?! Ослепший от слез, он все отталкивал чьи-то руки, должно быть, это была доктор, Алла Сергеевна, руки были мягкие, как у матери, — все равно ему ничего и никто не нужен, «отстаньте вы все от меня».
Потом он услышал слово: «протест». Это Виктор Петрович сказал: подаем протест. А старший тренер добавил: они там в жюри совсем обнаглели.
Постепенно затихая, Сергей понял, что ни в чем не виноват. Он не проиграл. Никто и не думает, что он проиграл. Это они там, в жюри. «Сволочи!» — сказал Виктор Петрович.
И Сергей опять заплакал, вспомнив, что в Ленинграде, когда узнают, что он не попал в финал, никто не поверит, что все было не так, не так, и если бы не они там…
Дело не в том, что в жизни существует подлость, думал Виктор Петрович, мало ли что в ней существует! Дело в том, что твоя работа из-за этой подлости сводится на нет. Будто бы ты ровным счетом ничего не делал целый год. Как если бы завод работал, работал, выпускал продукцию, а кто-то, обладающий властью, сказал бы: вы ничего за целый год не выпустили. Абсурд? Конечно! А то, что произошло сегодня, не абсурд?
Он старался успокоиться, поэтому так длинно рассуждал сам с собой. На самом деле все было ясней ясного: если бы Сергей сегодня выиграл, то в финале он должен был бы встретиться с мальчишкой из Армении и, конечно, выиграл бы и у него, причем за явным преимуществом. Именно явного преимущества и боялся этот из почетного жюри.
В почетном жюри сидели знаменитости, олимпийские чемпионы. Еще когда шли предварительные бои, Виктор Петрович — как сердце чувствовало — с опаской поглядывал на это жюри: ведь все карты могут спутать, если начнут давить. Один из знаменитостей был свой, но он разве умеет давать? Скромный, деликатнейший человек. А тот, что из Армении, тот всех задавит. Не авторитетом — волей. Волевой мужик.
— Не волевой, а наглый, — сказал старший тренер, когда Виктор Петрович поделился с ним своими опасениями. — Я сам все время за ним наблюдаю. Но посмотрим, как оно будет складываться.
И вот как оно сложилось. У Зайцева мальчишка из армянской команды никогда бы не выиграл — слаб. Поэтому и надо было сегодня Зайцева послать в нокаут. В моральный нокаут. Бокс — не для слабонервных. Примерно так и сказал знаменитый этот из Армении, когда узнал, что ленинградцы подают протест.
«А ведь когда-то был кумиром моим, — думал Виктор Петрович. — Но что я тогда о нем знал?»
— Ишь слабонервные, — сказал про них бывший кумир, скаля в улыбке белоснежные зубы, — слабонервные!
От цирка задворками, перепрыгивая через ямы и кучи строительного мусора, Виктор Петрович вышел к базару Старого города и бессмысленно толкался между рядами, остро пахнущими перцем, чимшой, вялеными дынями. Запахи, не смешиваясь, плыли в знойном воздухе. Они были абсолютно реальными в этом казавшемся нереальным мире.
Внизу, рядом с базаром, умирал Старый город. Уже почти разрушенный, он еще цеплялся за узкие пыльные улочки, за покрытые копотью лавчонки-мастерские, где лудили, паяли и продавали старые кувшины, тазы, казаны. Между лавчонками, как цапли, ходили два иностранца в белом и, тыча пальцами в кувшины, пытались что-то объяснить молчаливым узбекам.
«А Сережа?!» — вдруг выплыла мысль. Виктору Петровичу показалось, будто чем-то горячим плеснули в сердце. Задыхаясь, он побежал вверх по крутому спуску улицы Уйгура. Как же он мог? Упиваться тут своими обидами, жевать вяленую дыню, смотреть, как ходят вокруг древностей эти длинные цапли. Сережа!