— Моль может съесть фетр, — озабоченно говорила мама, — где бы достать нафталин?
Это слово — «нафталин» — казалось мне ужасно довоенным. Вообще было много довоенных слов. Например, «Какао-шуа». Так назывались конфеты. А мороженое? Разве это слово не возвращало на улицу, где мы когда-то жили?
Улица, пыльная, жаркая от солнца, на углу — магазин. В доме никто не говорит: «Иду в магазин». Говорят: «Иду на угол». У магазина — лоточница с синим лотком, на лотке — мороженое. Круглое, в круглых вафлях. За этот холодный сладкий кругляш отдал бы, кажется, все на свете. Но «всего на свете» еще так мало! Что там удалось скопить к девяти годам?
— Хочешь, возьми мои фантики…
— Не-е!
— А целлулоидный мячик!
— Не-е!
Напротив, в длинном одноэтажном доме, — военная казарма. Возле нее мальчишки с нашего двора. Они льнут к окнам, заглядывают в щели ворот. Я вижу их спины: Тема, Андрейка, Паша, Матвей и два брата — Витек и Васек. Короткие слова команд звенят в головах, воздух казармы першит в горле.
Ах, как скоро все начнется, как скоро!
Первыми уйдут Витек и Тема — старшие. Потом Матвей и Андрейка. И Паша успеет на войну. На самый конец, но успеет. И останется там навсегда. Как и первые четверо.
Я узнаю об этом позже, гораздо позже, чем все случится. Да и случится это еще не скоро, то есть скоро, очень скоро, но еще не сейчас. Сейчас улица залита солнцем, лето, июнь, круглое мороженое в круглых вафлях — завтра мы уезжаем на дачу. От острого чувства разлуки обостряется зрение. Вот почему так ясен в памяти этот день.
— Мы завтра уезжаем.
Они прильнули к воротам и жадно вбирают глазами все, что там происходит.
— Мы завтра уезжаем.
Я вижу их спины — Тема, Андрейка, Паша, Матвей и два брата — Витек и Васек.
— Мы завтра уезжаем, — говорю я в последней отчаянной надежде, что хоть кто-нибудь обернется.
Оборачивается Васек, самый младший из всех, мой ровесник. Он оборачивается, и я запоминаю его лицо, чуть удлиненное к подбородку, и шрам над левой бровью. В прошлом году зимой он спрыгнул с крыши сарая и напоролся на какую-то железку, невидимо лежащую под снегом.
…Когда высокие боты наконец сняты, мамина рука тянется к муфте и что-то ищет в ней. Вот что я еще помню — муфту! Серая беличья муфта с кармашком посредине, застегнутым на кнопки. Рука что-то ищет в этом кармашке — конфеты? — мама улыбается загадочно, и вдруг лицо ее застывает. И на застывшем ее лице улыбка превращается в пугающую меня гримасу. Я хочу зареветь, но мама прикладывает палец к губам и поворачивает лицо к двери. За дверью, по лестнице, кто-то идет. Не понять — двое или трое. Тум, тум, тум. Мамино лицо делается белым, как стена. Вот они прошли мимо нашей двери, поднялись выше и так же тяжело — тум, тум, тум — идут по нашему потолку Там, над потолком, живут Витек и Васек.
Утром они во двор не выходят. И на другое утро тоже. Ядвига Казимировна, их бабушка, старенькая и как будто еще больше сгорбившаяся, торопливо пересекает двор, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь. Должно быть, идет на угол.
— Бабушка, а Васек выйдет? — кричу я, догоняя ее в воротах.
— Выйдет, выйдет, — бормочет она и испуганно оглядывается. Не на меня, я стою рядом, на кого же она оглядывается?
Мне пять лет, и я это помню. Помню так же ясно, как боты, муфту, в которой иногда лежали конфеты, помню, как мама улыбалась то загадочно, то устало. Помню казарму, ее окна в решетках, красноармейцев с красными веселыми лицами, мальчишек, их напряженные спины. Помню лето, июнь, круглое мороженое…
Впрочем, в июне мне уже девять лет, и Ваське девять, а старшим — пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, и через несколько дней начинается война…
Учреждение, которому мы подчиняемся, называлось прежде хоть и странно, но привычно — гороно, городской отдел народного образования. Теперь — гуно, городское управление народного образования. Бог знает на что похоже это слово! Привыкнуть к нему я не могу.
— Ирина Владимировна! Вы с утра будете в школе или поедете в гуно?
Да, да, поеду. С утра. Заведу будильник на восемь. Потому что если в школу, то будильник надо заводить на семь.
Меня зовут Ирина Владимировна Кузьмина. Мне — сорок девять лет. Шестой год работаю директором школы рабочей молодежи. Это я жила когда-то в другом городе с мамой и папой, в доме напротив военной казармы. Над нашим потолком, на третьем этаже, жили два брата — Витек и Васек. Отца и матери у них не было, во всяком случае я их не помню. И фамилию не помню. Помню только, что у них была бабушка Ядвига Казимировна. Витек погиб на войне, а куда девался Васек — не знаю. После войны я жила в другом доме, потом в другом городе… Мало ли на свете людей, про которых я не знаю, куда они подевались!