Я не в силах удержать свою жизнь, которая течет сквозь пальцы, как морская вода. Чтобы быть устойчивой, ей не хватает якорей. Якорем была мать, и вот ее нет. Якорем был Кирилл, и вот его нет. Как хрупко все, что меня окружает!
В школе тоже многое изменилось, это видят все, но как видят?
«Нет контингента, нет успеваемости… И что это за День Блока, когда вся школа отправилась на Волково кладбище, вместо того чтобы?..»
А мы радуемся, что в нашей школе нет «мертвых душ», что получить пятерку у нас трудно, а двойку легко, мы радуемся, что в День Блока, который мы объявили, наши ученики пришли в школу с женами, мужьями, привели своих друзей…
Мы радуемся, что Таня Савельева снова пришла учиться, хоть у нее теперь двое близнецов.
— Мне так скучно без школы! — сказала она нам. — Мы с мужем договорились, он будет меня отпускать.
— Трудно тебе придется…
— Ничего, Ирина Владимировна, я справлюсь!
Муж Тани — тоже выпускник нашей школы, он закончил ее в прошлом году — работает на мебельной фабрике. Сколько он для нас сделал! И сейчас, когда приходит, говорит:
— Если что починить, Ирина Владимировна, зовите меня!
Мы радуемся, что нет среди нас Анны Ивановны Сосновой, как вдруг узнаем, что она опять работает! Только не в школе, а в ПТУ со средним образованием.
— Как? — изумляется, слыша эту новость, Семен Григорьевич. — Снова Соснова? Непотопляемый дредноут!
— Что ж ей тонуть, когда она на буксире у Пустовойтова! — говорит наша библиотекарь Ирина Михайловна, маленькая, седая, очень старая женщина, с молодой, прямо-таки неукротимой энергией.
Когда мы с ней вдвоем, она зовет меня «тезка» и говорит со мной с ворчливой заботливостью:
— Вы, тезка, опять сегодня не спамши, не жрамши, как говорила, бывало, моя бабка?
— Откуда вы знаете?
— У вас все написано на лице.
Черт бы побрал мое лицо, на котором все написано! Я знаю, что Кирилл без труда читал на нем мои страдания. Я корчусь, когда думаю об этом. И Пустовойтов, если не дурак, видит, как я его ненавижу и как боюсь, что он победит.
А сейчас мое лицо выражает только изумление, чистейшее изумление, потому что я, ушам своим не веря, слышу, как Семен Григорьевич говорит мне:
— Ирина Владимировна! Не сделать ли нам подарок Пустовойтову к Дню Победы?
— Нам? Пустовойтову? К Дню Победы?
И так, будто это и есть главное, что поразило меня, я спрашиваю:
— Какое он имеет отношение к Дню Победы? Он что, фронтовик?
— Нет, конечно, — отвечает Семен Григорьевич, — он не мог быть фронтовиком, он же был еще мал. Но у него, знаете ли, брат погиб на фронте…
«Витек?! — чуть не срывается у меня с языка, но я вовремя прикусываю его. — Господи, при чем тут Витек?»
…Когда-то он дал мне поносить свою «испанку», синюю пилотку с кисточкой, которую ему привез отец, вернувшись с испанского фронта. Я помню, как Витек вышел во двор в этой пилотке, ошеломив всех нас. Девчонки закричали: «Дай поносить! Мне дай! Мне!» Я была самой маленькой и, конечно, ни на что не надеясь, просто стояла и смотрела. И вдруг Витек, разглядев меня за их спинами, сказал: «Я вот Ирише дам поносить». Как я была счастлива! Безмерно. Может, только раз в жизни и была так счастлива.
Зимой, когда Васька спрыгнул с крыши и напоролся на железку, Витек поднял его на руки, хоть не так уж был силен и велик ростом, и ртом зажал Васькину рану на лбу, из которой текла кровь. Потом он нес его домой по лестнице, а нести надо было далеко, на третий этаж. Как я тогда хотела, чтобы и у меня был такой брат, как Витек!
Это он придумал игру «жить по правде». Вступивший в нее не должен был врать никогда, никому, нисколечко. А соврав, выбывал из игры. По-видимому, это было совсем не просто, я помню, что выбывали многие.
Нас, младших — меня и Ваську, в игру не принимали. Мама часто рассказывала, как они с отцом смеялись, когда я пришла со двора зареванная, размазывая слезы: «Я тоже хочу жить по правде, — ревела я, — а меня не принимают!..»
— Вы в самом деле поедете в Москву, тезка? — спрашивает Ирина Михайловна.
Мы возвращаемся из школы вдвоем; светлый, теплый вечер почти примиряет меня с жизнью. Что может быть плохого, когда так светло и тепло?
— А вы думаете, надо ехать?
— Конечно нет! — неожиданно говорит она.