— Ну как на сцене, будь это хоть Большой театр, сыграешь в футбол? — хохочет Никифоров.
— Да ну тебя! — машет рукой Потехин. — Я тебе серьезно говорю: футбол — это же драма, сколько страстей, какие характеры…
Но футбол не только драма, футбол — это еще и наука, бездна проблем: психологический фактор, соотношение психологических и физических нагрузок, и еще такой феномен, как дух команды, — чем и как можно влиять на него?
Обо всем этом Потехин не раз беседовал с тренером, который после драматурга Никифорова является его ближайшим другом.
Почему после Никифорова? Да потому, что быть совсем на равных с тренером Юлий Викторович все же не может, тот знает что-то такое, чего Потехин не знает, что-то сверх того, что доступно пониманию…
Но вот перерыв подходит к концу, и все рассаживаются по своим местам.
— Должно быть, все решится в третьем периоде? — щебечет дама. Она, оказывается, не только путает правый угол с левым, но и футбол с хоккеем.
— Здесь нет периодов — здесь таймы, — сдерживаясь (все-таки дама!), объясняет Потехин. — И таймов этих всегда два.
— Печеночкин! — ревут трибуны.
Надежда только на Печеночкина. Если он постарается, а он умеет стараться, когда в настроении (психологический фактор!), то и все остальные девять (дух команды!) будут так быстро бегать, и не только быстро, но и осмысленно, что сопернику ничего другого не останется, как дрогнуть.
И вот когда он дрогнет!..
Возвращаясь с футбола, Потехин и Никифоров любят посмаковать перипетии игры, особенно если команда в выигрыше. Ну а если в проигрыше, то Никифоров неизменно заводит разговор о Кипиани.
— Ну что ты мне опять талдычишь о Кипиани? — кипятится Юлий Викторович. — Он уже давно не играет, он тренер.
— Какая разница? — резонно замечает Никифоров. — Раньше-то он играл.
— Ну играл…
— Вот именно — играл! А Печенкин твой…
— Печеночкин, — машинально поправляет Потехин.
— Нет, именно Печенкин, — язвительно настаивает Никифоров, хотя неизвестно, какая из этих фамилий звучит благозвучней, — так вот Печенкин просто не умеет играть.
— О-о! И ты, Брут! — стонет Юлий Викторович. — Замолчи, ради бога! Если бы это еще говорила та дама, которая не отличает футбол от хоккея, но ты, ты!
Беседуя таким образом, приятели доходят до трамвайного круга и разъезжаются в разные стороны.
Футбол есть жизнь, но жизнь проходит не только на футболе.
С этой очевидной истиной Потехин сталкивается лицом к лицу, как только возвращается домой. То есть лицом к лицу он сталкивается с женой, но это одно и то же.
— Ну? — говорит жена. — Проиграли?
— Ты видела по телевизору? — мрачно спрашивает Юлий Викторович.
— Зачем мне телевизор? Я это вижу по твоему лицу.
Проходит еще некоторое время, и жена, всплеснув руками, восклицает:
— Неужели ты ничего не замечаешь?
Что он должен замечать? Он внимательно смотрит на жену. Новая прическа? Пожалуй, нет. Платье? Но на жене старый халат. Ах, вот что! Новая люстра.
— Новая люстра! — кричит Юлий Викторович как можно радостней, чтобы вполне угодить жене.
— Нет, тебя надо отправить в дурдом, — говорит жена, и в голосе ее звенят слезы. — Эта люстра висит здесь уже второй год.
— Тогда не задавай глупых вопросов, — свирепеет Юлий Викторович и уходит в ванную.
Через минуту его начинает мучить совесть: зачем обидел жену?
— Раечка, — говорит он нежно, выходя из ванной. — Ты сейчас будешь смеяться. Славка сегодня едва не забил гол в свои ворота.
Это, разумеется, явное преувеличение, но чего не сделаешь ради единственной жены?
Она, однако, не видит в этом ничего смешного, и слезы уже не звенят в ее голосе, а катятся по лицу.
— Да что случилось? — встревоженно говорит Юлий Викторович. — Где Машка?..
Он вдруг вспоминает, что давно не видел дочери.
— Вот именно — где? — уже вовсю плачет жена. — Наконец-то заметил. Машки давно уже нет, Машка шляется.
— Что значит — шляется? — удивляется Юлий Викторович.
Никогда прежде жена не позволяла себе так говорить о дочери.
— Ты ведь ничего не видишь, кроме своего футбола и своей газеты, а дочку скоро выгонят из института.
— Почему?
— Не почему, а из-за чего. Из-за неуспеваемости.
— Но она всегда успевала.
— А теперь она успевает только на свидания, и то, наверное, опаздывает, потому что красится по полдня.
Вот оно что! Машка влюблена. Ну и прекрасно! Что она еще должна делать в свои годы?
— Она должна учиться! — со злостью кричит жена. — Она должна быть дома до двенадцати часов. Она не должна краситься так по-уродски.