Леля не слышит про Чернопятова. Когда она возвращается из кухни, разговор идет уже о другом. «Троцкизм, — слышит Леля. — Обвинение в троцкизме». Это о Ласло. Ласло не выпустили, его расстреляют. О-о?! Его расстреляют?! У Ласло маленькая дочка, младше Ирмы, вместе с Генрихом Ласло работал в Поволжье в тридцать втором году…
…Тогда в тридцать втором как был счастлив и горд Генрих, что посылают в Поволжье, в трудное Поволжье. Всегда был счастлив, если поручали ответственную работу, чувствовал себя тогда спокойно и уверенно: свой в своей стране.
Из дневника Елены Гараи.
«6 декабря 1932 года.
4 ноября родилась Марта — 10 фунтов 60 г. В Ирме было 9½ ф. У нее глаза голубые, вся она светлая по сравнению с Ирмой. Генрих в командировке, в Саратове…»
Марта родилась без него, и Ласло, именно Ласло помог Леле добраться с двумя детьми до Саратова. Там их встретил Генрих на запыленной машине, приехал на вокзал прямо с посевной.
Из дневника Елены Гараи.
«22 января 1933 года.
Саратов, пл. Октября, 4-й корпус, кв. 154.
Адрес я записала для девочек. Быть может, взрослыми им доведется быть в этом городе и они смогут взглянуть на дом, где жили детьми.
Мы в Саратове, а скоро переедем в Покровск (теперь — Энгельс). Генрих работает в газете Немреспублики «Nachrichten».
Слова «посевная», «семена», «колхоз» стали надолго, почти на два года, главными словами. В мае тридцать четвертого, уже уехав в Москву, Генрих спрашивал в письме: «Напиши, как там сев идет?..»
Жили в Энгельсе, на Центральной улице, 42. Генрих — редактор, Ласло — заведует отделом, днем и ночью мотаются по колхозам, опять дети почти не видят отца.
Из дневника Елены Гараи.
«5 декабря 1933 года.
Вчера Ирма сказала: «Мамочка, посади меня на эту картинку». Оборачиваюсь, она держит в руках детскую книжку с картинками. «Вот сюда, на это окошечко», — говорит она.
Очень любит целовать Мартины голые ножки. Перед тем как я укладываю маленькую спать, Ирма подбегает и говорит: «Дайте мне поцеловать мои милые босиковые ножки!»
Блаженное ощущение покоя: дети здоровы, Генрих работает, и ночные страхи отступили, растаяли…
В марте тридцать четвертого его отзывают в Москву. Опять жизнь заново, никто не знает своей судьбы. Никто. Даже самые проницательные».
Из писем Генриха Гараи.
«24.4.34 года. Москва.
Только что послал телеграмму, в которой сообщил, чтобы успокоить тебя, об улучшении моего самочувствия. Оказывается, в глаз попала крошечная металлическая стружка (очевидно, в типографии), она загноилась, и глазной нерв парализовало. Вот почему я не видел на правый глаз совсем, а левый то и дело переставал функционировать. Я измучился, а тут еще врачи напугали меня, что это от истощения нервной системы. Теперь все прошло, опять вижу по-старому, т. е. все в розовом цвете, как старый оптимист.
Напишу тебе о своей работе. Должен обеспечить передовую, это нетрудно, правда, вопросы здешние новые для меня. Написал в этом месяце 5 статей и 4 докладные записки Сталину по разным вопросам транспорта. Вернее, не писал, а диктовал, чтобы беречь глаз от напряжения, а диктовать по-русски мне еще трудно. Мое жалованье 400 рублей в месяц, в этом месяце с гонораром — 1000 рублей.
Я правильно сделал, что в «Гудок» пошел, а не в «Известия», там бы квартиры не дождаться, а для нас это сейчас важнее всего…»
«27.4.34 г. Москва.
…Насчет квартиры могу сообщить, что она уже почти готова, наверное, в мае вы сможете приехать. Мне уже так надо видеть вас, говорить с тобой, слышать твои упреки, видеть тебя радостной, сердитой или все равно как, важно только, чтобы видеть…»
«29.4.34. Москва.
Был у Зарудина, обедал у них. Живет он в одной комнате, очень скромно. Он мне очень нравится. Восторгался тобой до невозможности. Две книги вышли у него, обещал дать нам. Говорит, что пишет рассказ обо мне, с сохранением моей фамилии. Они втроем написали книгу о Немреспублике, дали мне для просмотра. Там есть наряду с халтурой и прекрасные главы. Я хочу выправить фактические данные.
У П. недавно была жуткая пьянка (хорошо, что я не был), где очень крупные грузинские товарищи участвовали. Дело дошло до избиения жен и до выстрелов. Его жена — киноартистка Вачнадзе. Я был в ужасе, когда мне рассказали, какие крупные писатели и политические деятели могут напиться до скотского состояния. В то же время они пишут и говорят о новом человеке…»