– Да ты великолепна! Главное – оставайся такой и дальше! Я обожаю в тебе именно твой возраст! Твой возраст, твое тело, твою маленькую ненасытную пещерку!
– Но посмотри на меня! Я не ношу ни облегающих джинсов, ни открытых бюстгальтеров… я не прочла и десятой доли того, что прочитали вы… я не покупаю ни утренних, ни вечерних газет… не обедаю в модных ресторанах… Я даже готовить толком не умею! Один лишь омлет и макароны с маслом, и те кое-как…
Франсуа рассмеялся. Она выглядела такой очаровательной, такой молодой по сравнению с этими старыми тетками, его знакомыми.
– Да ты их всех возбуждаешь!
– Кого?
– Мужиков! Ты что, не замечаешь, как они похотливо смотрят на тебя, на твою маленькую грудь? Мне, конечно, не следует тебе этого говорить, любовь моя…
– И все же…
– Да они только и мечтают о том, чтобы переспать с тобой.
– Ты так считаешь?
Она заправила за ухо прядь волос.
– Тебе это льстит?
– Придумаешь тоже!
– Сознайся, тебя это возбуждает!
– Не говори глупостей…
– Дай-ка я посмотрю… Так и есть, я прав, тебя это возбуждает, ты вся мокрая!
– Это не они, это ты меня возбуждаешь.
– Ты бы хотела?
– Хотела чего?
– Переспать с ними?
– Перестань, Франсуа! Хватит!
Она рассмеялась. Его слова не возмутили ее! Она смеялась! Франсуа вскрикнул. Он встал с кровати и прошептал. – «Я думал, ты согласна… Признайся, любовь моя, что ты хотела заняться сексом с другими».
Он снова заплакал.
Шесть вечера. Франсуа почувствовал, что голоден. На кухне не было ничего, кроме черствого хлеба. «Эмоции, переживания… как это истощает», – подумал он, открыв и тут же закрыв дверцу холодильника. До него долетел телефонный звонок, затем голос матери повторил ту же короткую фразу, что и час назад «Это мама, перезвони». По ее тону Франсуа понял, что если он не выполнит ее просьбу, то она заявится к нему домой.
– Я не покончил с собой, – сказал он ей.
– Меня беспокоит, что ты там один…
– Знаешь, что доставит мне самое большое удовольствие?
– Нет, что?
– Если ты оставишь меня в покое!
– Думаю, тебе лучше поговорить с отцом…
Франсуа инстинктивно сжал трубку. Горе отца только усиливало его собственную боль.
– Не волнуйся, папа! Я ужинаю сегодня у друзей.
Но на самом деле он ни у кого не ужинал. Хотя Барбара и звала его, он чувствовал, что не в состоянии снова играть роль безутешного вдовца. Утром на кладбище ему пришлось выставить свою боль на всеобщее обозрение. Франсуа не помнил, когда он в последний раз плакал, разве что лет в десять. Да, лет в десять, когда старшие мальчишки задирали его.
Ополоснув лицо, он подумал: «Кто теперь будет заботиться о моем члене?» Никому и в голову не придет, что вдовцу просто необходим секс в первый вечер после похорон. Ибо что еще может заполнить пустоту, оставленную безжалостной смертью?
В этом нет ничего дурного, дамы и господа! Пожалейте мой бедный член!
Он побрасывал в руке свой вялый пенис, как нищий побрасывает мелкую монетку.
Прошу вас, милые дамы!
Он уже прикидывал, какая из его бывших любовниц может быть свободна, но вовремя спохватился: его примут за чудовище, нет, нельзя так рисковать своей репутацией. Мир тесен. Мир глуп, а он из-за этого должен тут подыхать! Подыхать от одиночества, от тоски, подыхать от того, что хочется заняться любовью, да вот боязно подыхать от голода! Бедный мальчик!
Он подумал о проститутках. Удобно, не правда ли?! Жаль, что борделей больше нет! Ибо минета в какой-нибудь тачке ему не хотелось сегодня вечером. Не хотелось также взбираться вверх по лестнице, пожирая глазами оплывшие ляжки в рваных колготках, «Нет, что мне сейчас нужно, так это хорошую порнуху. Отличная идея! В конце концов у меня на лбу не написано, что я только что вернулся с кладбища Баньо, где похоронил молодую жену!» – подумал он.
Выйдя на улицу, Франсуа почувствовал удивление Он и забыл, что уже весна. «Весна, весна – пора любви…" – завертелась у него в голове строчка русского поэта. Ему удалось заставить себя одеться и переступить порог квартиры. Одно это уже было маленькой победой, первым шагом на пути к выздоровлению! Он готов был поверить в то, что сможет отвлечься, забыться хоть на один вечер. Но, обнаружив скопление людей на террасах кафе, он вновь почувствовал себя бесконечно несчастным.
На улице Фур он испытал странное чувство и даже наклонил голову, чтобы посмотреть, одинаковые ли ботинки у него на ногах, застегнута ли ширинка. Почему-то на этой оживленной улице ему вдруг показалось, что он раздет.