Он не мог отвести глаз от руки Маргарет — белой руки, повисшей так, будто из нее ушли все силы и сама жизнь.
«Кто-то толкнул меня изо всех сил», «Уличный инцидент безопаснее всего», «Все ароматы Аравии не смогут загладить…»
Маргарет подняла голову.
— Уже поздно, — сказала она.
— Да.
Она выглядела так, будто была выточена из камня: ни красок, ни чувств, ни эмоций.
— Ты уходишь?
Чарлз покачал головой:
— Нет. Я хочу с тобой поговорить.
— Да, я тоже должна тебе кое-что сказать, но уже поздно.
— Что ты хотела сказать?
Она так и не посмотрела на него, и он не мог заглянуть ей в глаза.
— Когда ты ее заберешь отсюда?
— Ты говоришь о Грете?
— Я говорю о Маргот Стандинг. Когда ты собираешься ее забрать? Сделай это побыстрее.
Наконец исчезло наваждение трех роковых фраз, и Чарлз вновь обрел уверенность. Следующий его вопрос и спокойный, будничный голос Чарлза стали для Маргарет большой неожиданностью.
— Почему ты разорвала нашу помолвку?
До сих пор она была неподвижна, но теперь застыла, как льдина на поверхности мертвой воды. Наступило молчание — такое глубокое, что стали слышны самые отдаленные звуки и в ушах зашумело. Чарлз слышал шаги далекого пешехода, гудок машины за два квартала от дома, шорох мокрых веток, с которых днем так красиво опадали желтые листья. Сейчас он, казалось, слышал даже, как они падают.
— Хочешь, чтобы я рассказала?
— Я думаю… я думаю, что лучше рассказать.
Она сделала движение, говорящее «нет». Потом еле слышно сказала:
— Из этого не выйдет ничего хорошего.
— Я хочу знать. Думаю, ты обязана мне сказать.
— Да… обязана… Но из этого не выйдет ничего хорошего. Ты только забери ее отсюда. Я больше не могу. Забери завтра, хорошо?
Чарлз с непроницаемым лицом повторил свой вопрос:
— Почему ты разорвала нашу помолвку?
Она поколебалась и села в кресло, стоящее рядом. На нем любила сидеть Грета, и возле кресла на полу валялся ее роман. Маргарет села, спрятав лицо в ладонях, уткнув локти в колени.
— Что-то же заставило тебя порвать помолвку. Я хочу знать, что случилось.
— Да, кое-что случилось… — Она помолчала. — Об этом трудно говорить.
— Что-то случилось после того, как ты ушла после танцев домой, потому что, я ручаюсь… — Он подавил в себе страсть, подступившую при воспоминании о том, как они расставались.
— Это «что-то» случилось раньше. Я об этом не знала — не знала, что оно случилось. Утром я страшно спешила, зашла за чем-то в кабинет Фредди. Ты знаешь, что он имел обыкновение перед завтраком писать письма — длинные письма, которые рассылал во все концы. Он писал их до завтрака, и в это время не дозволялось его тревожить. Предмет для постоянных семейных шуток… Так вот, я думала, что он уже закончил, и вошла. Он стоял спиной ко мне в дальнем конце комнаты и… представляешь, Чарлз, в стене была дыра.
— Что??
— Сейф. У многих есть сейфы, но я не знала, что у нас в доме он тоже есть. За картиной. Он шуршал бумагами и не слышал, как я вошла. Я дошла до стола и остановилась, ожидая, когда он повернется. Мне нужно было что-то спросить, не помню что. Я ждала. На столе лежало письмо. Знаешь, трудно вообразить, что у Фредди могут быть личные письма, он их разбрасывает по всему дому. На это письмо я обратила внимание потому, что оно было как будто на оберточной бумаге. Я прочла одно предложение и решила не продолжать. Я пошла обратно, и тут Фредди обернулся. Он ужасно испугался. Он считал, что запер дверь. Он сто раз повторил мне, что проявил небрежность, что на моем месте могла быть горничная, что какой смысл в секретном сейфе, если каждый знает, где он. Он взял с меня обещание никому не говорить. И я ушла. Наверное, он забыл, что я ушла на целый день, потому что после говорил, что искал меня. Но ты же знаешь, что меня не было дома.
Чарлз знал. Они провели тот день на реке, безоблачный день, и никто из них не мог тогда предположить, что это их последний день.
Маргарет продолжила. Ей уже легче давались слова. Как будто давящее молчание нашло наконец выход.
— Я успела только переодеться. Фредди весь вечер казался очень довольным, но когда мы пришли домой, он послал мать наверх, сказал, что хочет со мной поговорить. Я пошла за ним в кабинет, и он начал плакать. Это было убийственно. До сих пор я всегда видела его жизнерадостным. Я вообще не видела, чтобы мужчины плакали. Он сел за стол, уткнул голову в руки и расплакался навзрыд.