Глава 2
Кабинет Вэл был одной из достопримечательностей дома Папендейков на Парк-лейн. Продумывая его дизайн, Рейнард, руководивший переделкой особняка, всецело отдался одному из своих знаменитых «творческих порывов», и когда Колин Гринлиф сфотографировал эту белую кованую клетку, висящую под центральным куполом над колодцеобразным лестничным пролетом, снимки облетели все самые престижные журналы того времени.
Несмотря на причудливый дизайн, комната, к всеобщему удовлетворению, оказалась неожиданно удобной: стеклянные стены открывали вид на открытую для посещения часть дома и два основных коридора, в которых обитали работницы, что позволяло леди Папендейк держать в поле зрения весь свой дом.
Хотя теоретически это был кабинет Вэл и там стоял ее письменный стол, тетя Марта проводила там большую часть дня — «сидела в своей паутине», как высказался однажды Рекс в припадке дурного настроения, «считая себя королевой пчел, но напоминая паука».
Марта Лафранк прибыла в Лондон в те дни, когда викторианское благоденствие высвобождалось из сковывающих пут и набирало в грудь воздуха, готовясь к стремительному взлету акций и последующему их падению. Тогда она была цепкой, весьма предприимчивой француженкой, острой, как осколки стекла, и взрывоопасной, как эфир. Эволюцию ее довершил великий художник — Папендейк. Он взял ее словно отрез парчи и сотворил нечто уникальное и удивительное.
— С ним я созрела, — сказала она как-то с не вполне галльской нежностью. — Мой grand seigneur.[1]
Теперь, в шестьдесят лет, это была маленькая смуглая женщина с черными шелковистыми волосами и некрасивым моложавым лицом. Любой наряд смотрелся на ней как произведение искусства. Когда мистер Кэмпион заглянул к ней после обеда, она сидела за своим письменным столиком и выводила абсолютно нечитаемые каракули какой-то нелепой ручкой. Гостя она приняла с искренней радостью, сверкнувшей в ее узких глазках.
— Мой маленький Альберт, — приветливо произнесла она. — Дорогой, какой костюм! Очень элегантно. Повернись-ка. Прекрасно! Эту часть мужского тела — спину от плеч до талии — всегда вспоминаешь с нежностью. Вэл все еще на крыше с этим механиком?
Кэмпион с улыбкой сел. Они дружили уже давно, и он (без малейшей неуважительности) всегда считал ее похожей на маленького тритона — такой она была прилизанной и юркой, с пронзительным взглядом и порывистыми движениями.
— Мне он понравился, — заметил он, — но я почувствовал себя лишним и ушел.
На мгновение пронзительный взгляд тети Марты задержался на паре манекенщиц, остановившихся поболтать в южном коридоре. Стеклянные стены кабинета не пропускали звуков и не позволяли судить, отвечало ли содержание разговора их виду, но едва одна из манекенщиц заметила маленькую фигурку, отчетливо видную за далекой стеной, как они тут же кинулись в разные стороны.
Леди Папендейк пожала плечами и записала на промокашке пару имен.
— Вэл в него влюбилась, — заметила она. — Он очень мужественный. Надеюсь, это у нее не просто физиологическая реакция. У нас здесь слишком много женщин. Не хватает телесности.
Кэмпион предпочел не вдаваться в подробности.
— Мне кажется, тетя Марта, что вы вообще недолюбливаете женщин.
— Дело не в любви, дорогой мой, — ответила она с поразившей его страстью в голосе. — Как можно недолюбливать половину человечества? Мне так надоели ваши молодежные рассуждения о полах — как будто они не имеют друг к другу никакого отношения. Надо говорить о человеке в целом! Мужчина — это силуэт, женщина — детали. Одно часто портит или красит другое. Но по отдельности они мало что из себя представляют. Не будь дурачком.
Она перевернула лист, на котором писала до того, и нарисовала маленький домик.
— Он тебе понравился? — спросила она внезапно, впившись в него цепким и неожиданно молодым взглядом.
— Да, — серьезно ответил Кэмпион, — очень. Он своеобразный парень, довольно простодушный, но мне понравился.
— Родственники не будут против?
— Чьи, Вэл?
— Ваши, естественно.
Он расхохотался.
— Дорогая, сейчас уже не то время.
Леди Папендейк улыбнулась самой себе.