К несчастью, эта речь произвела на публику даже худшее впечатление, чем подлинное положение вещей. К тому моменту как благородный оратор сменил тему, все были убеждены, что сэра Рэймонда в стельку пьяным принесли на полицейских носилках, а сейчас он лежит без сознания на полу в парикмахерской. Пилот и штурман переглянулись и философски пожали плечами. Это были жилистые юноши с ясным и равнодушным взглядом, присущим новой, совершенно удивительной породе людей, выведенной то ли из воздуха, то ли исключительно для пребывания в воздухе. Главное, чтобы их груз не впадал в буйство, — остальное им было безразлично.
Любящая жена сэра Рэмиллиса, которая прекрасно чувствовала себя на почетном месте между министром и хозяином вечера, с подобающей кротостью отнеслась к выходке мужа, и обед проходил весьма удачно. Все были крайне любезны с единственным сомнительным элементом — скучающей, но подозрительной прессой.
Мистера Кэмпиона не было. Он обедал в одиночестве у пруда, скрываясь от взглядов знакомых, которых здесь оказалось больше, чем он рассчитывал. «Цезарев двор» процветал. Эра Гайоги переживала пору благоденствия.
Сейчас Рэмиллис спокойно отсыпался у себя, и Кэмпион временно оказался не у дел. Как это случается с профессионалами, выполняющими на досуге некую работу из дружеских соображений, он чувствовал, что находится в невыгодном положении. Дружба порой стесняет нас, а просьбы, апеллирующие к ней, часто бывают неразумными. Насколько Кэмпион понимал, все вокруг ожидали, что он предотвратит некий удар. Однако же, глядя на происходящее, он терялся в догадках: что стало причиной такого беспокойства? Средоточием всеобщей тревоги был Рэмиллис. Все, очевидно, ожидали, что он выкинет нечто шокирующее, или ужасное, или шокирующее и ужасное одновременно. Пока что, как казалось Кэмпиону, он вел себя подобно избалованному студенту с дурными наклонностями. Но ни Вэл, ни Гайоги нельзя было назвать нервными или неопытными. Кэмпион напомнил себе, что довольно плохо знает всех этих расфуфыренных, капризных людей. Все они были изрядными эксгибиционистами и посвящали массу времени выставлению себя в наилучшем свете, поэтому общение с ними напоминало поход в театр — к концу вечера все актеры кажутся тебе старыми знакомыми, но в глубине души ты понимаешь, что после десяти минут за кулисами они вновь станут теми же незнакомцами, что и прежде. Кэмпион решил прогуляться и взглянуть на пациента.
Отыскав спальню, он уже собирался постучать в дверь, как вдруг та сама приоткрылась дюймов на шесть. Продолжения, однако, не последовало. Кэмпион заколебался. Самостоятельно открывающаяся дверь — одно из самых обескураживающих явлений. В этот момент в щели показался глаз.
— Кэмпион.
— Да.
— Входите. Остальные еще едят? Ну что же вы, входите.
Высокий голос Рэмиллиса звучал не так пронзительно, как обычно, но в нем по-прежнему улавливались высокомерные ноты. Кэмпион вошел в комнату, свет в которую проникал только через щель между неплотно задернутыми занавесками. Дверь за ним закрылась. Темная фигура положила ему на плечо нетвердую руку.
— Я сейчас отнесу свои вещи в самолет, — сообщил Рэмиллис непривычно доверительным тоном. Он явно был возбужден. — Я мало с собой беру. Там все цепляются к весу, потому что у нас с собой будет куча запасного топлива. Мой слуга едет туда морем и поездом, как подобает христианину, а я не хочу, чтобы чертовы местные служки копались в моих вещах. Вполне естественно, правда же?
Вопрос прозвучал подозрительно и тревожно, что послужило очередным подтверждением диагноза. Кэмпион поспешил успокоить Рэмиллиса, и тот захихикал. В полутемной комнате хихиканье звучало очень неприятно, и Кэмпион вновь вспомнил, что этот человек ему никогда не нравился.
— Пойду сам разбираться, — хрипло продолжал Рэмиллис. — Хотите со мной? Последите за весами и будете свидетелем, что я не беру с собой ружье. Мне уже всю плешь насчет него проели. Тошнит просто. Пойдемте. Я собирался подыскать кого-нибудь постороннего, но вы даже лучше подойдете.
Кэмпион отцепил от себя его пальцы.
— Как пожелаете, — беспечно произнес он. — Все в порядке? Мне казалось, вы плохо себя чувствовали.
— Я был пьян! Боже, как я был пьян! — Рэмиллис произнес эти слова, как бы восхищаясь собственными возможностями. — Но сейчас я уже трезвею. Это омерзительно, но скоро пройдет. Меня ничто не берет надолго. И вообще, у меня дела. Надо кое-что сделать. Когда у меня дела, у меня сразу все проходит. Как и не было.
Как показалось Кэмпиону, эта бравада прозвучала немного жалко.
— Вы собрались? — поинтересовался он.
— Ну конечно, еще в городе. Какого черта мы тут с вами треплемся в темноте?
Этот вопрос уже посещал мистера Кэмпиона, о чем он и сообщил своему собеседнику.
— Джорджия задернула шторы, чтобы это чертово солнце не слепило меня, — поведал Рэмиллис, бредя по комнате. — Очень заботливая у меня женушка, как вы считаете?
С этими словами он подозрительно повернулся и отдернул занавеску, впустив в комнату луч света. Очевидно, выражение лица собеседника его успокоило.
— У меня всего-то один чемоданчик и пара пальто, — сообщил он. — Снесем все вниз и покажем им. А потом я вернусь сюда и посплю. К отъезду буду в порядке. Говорят, что мы улетаем в пять, а не в четыре, — это из-за погоды или чего-то еще. Куда это вы смотрите? Что, по мне видно? Бывает.
Он нетвердо подошел к зеркалу и принялся себя разглядывать. Кэмпион почувствовал прилив жалости. Посеревшее лицо Рэмиллиса было покрыто потом, глаза ввалились.
— Ради всего святого, где вы нашли выпивку в два часа ночи? — непроизвольно вырвалось у Кэмпиона.
Рэмиллис обернулся, и на мгновение на его лице показалась тень прежней мальчишеской улыбки.
— В винном погребе, — ответил он. — Пошли. Мне надо надеть пальто. Меня будут взвешивать, как багаж. Не нравятся мне эти парни. Не люблю людей, которые живут ради машин. И сам Делл мне не нравится. Не из-за того, о чем вы подумали, Кэмпион. Не из-за того. Мне он не нравится потому, что он — чертова механическая свинья.
Рэмиллис нашел пальто и принялся медленно в него втискиваться.
— Чертова сентиментальная свинья, насквозь провонявшая бензином, — продолжал он, покачиваясь в лучах солнца. Пальто трепыхалось у него вокруг ног. — Джорджии надо научиться видеть пропорцию. Все наладится, когда она приедет ко мне с Тартонами. Тогда у меня и ружье мое будет. Покажу им, что такое спорт. Вам же не нравится то, что я считаю спортом, да, Кэмпион?
— Нет, — ответил мистер Кэмпион, вспомнив, каким он был в школе. — Не нравится.
Рэмиллис рассмеялся, но тут же утих, и они отправились в путь. Устроившись в повозке, они поехали в ангар, стоявший на другом берегу. Рэмиллис напоминал большой и очень унылый твидовый сверток. Он пристроил свой чемоданчик на коленях, а Кэмпион взялся править. Им предстояло преодолеть почти три четверти мили по гравию и торфу, и поэтому они ехали медленно, чтобы избежать тряски. Рэмиллис сутулился и молчал. Светило яркое солнце, и Кэмпион с сомнением взглянул на закутанную в пальто фигуру соседа.
— На вашем месте я бы его снял, — заметил он. — Вы же задохнетесь.
— Вот Делл обрадуется, а? — сказал Рэмиллис. — Небось только об этом и мечтает. Этот тип наверняка трясется за свою добродетель и молится, чтобы я помер, чертова свинья. И кретин. Я вам кое-что скажу, Кэмпион. Вы небось думаете, что пьяный я куда хуже трезвого, да?
— Ну, — протянул мистер Кэмпион, опасаясь обидеть его, — что-то вроде того, пожалуй.
— Так и есть, — скромно подтвердил Рэмиллис, словно отвечая на пышный комплимент. — Так и есть. На самом деле Джорджию никто не знает. В этом-то и вся соль. Она безнадежно устарела. На самом деле она — хористочка 1902 года. Это в ней рабочая кровь играет. Мыслит она подобно старой деве. Уж я-то знаю! Носит пояс верности, который открывается обручальным кольцом. Через полтора месяца она приедет ко мне с Тартонами, а потом бросит сцену. Это мое пророчество. Вот увидите. Запишите куда-нибудь. Джорджия не вернется на сцену. Я кое-что замыслил. Я же не какой-нибудь слепой. У меня для них с Деллом припасен сюрприз. Простите за вульгарность. Мы же с вами плохо знакомы, так?