Я копал и думал, что под всем этим щебнем ничего быть не может, есть только щебень и сам факт труда. Я уходил в землю на полштыка, на штык, зная, что надо копать еще. Я вываливал ведро за ведром, но под ногами был все тот же щебень. Я уходил все глубже и не слышал уже соседние квадраты – нас разделили толстые стенки «бровок». Сначала до меня доносились жалобы, но потом все стихло. Мы работали молча именно потому, что не могли слышать и видеть друг друга. Большой степной кузнечик прыгал на мою спину, сваливался неуклюже, и раз за разом я выбрасывал его за край ямы, чтобы он жил, но он не понимал этого и прыгал обратно. Я вдруг почувствовал, что еще немного, и я сам не смогу выбраться, что могила эта предназначается мне одному. Я вырубил в стенке несколько ступенек и с трудом вывалился на поверхность.
Я растянулся на земле. Кровь в голове гремела, как «Половецкие пляски».
Но то было на прошлой неделе, еще в эпоху кайнозоя. А теперь я таскал землю, и работа продвигалась споро, потому что это был курган, а не грунтовка, и потому что кайнозою пришел конец.
Вдали запылил грузовик. Скорей бы доехать до лагеря. Заползти в спальник и заснуть. Крепко заснуть.
Как-то утром Курганник заглянул в шатер Модэ и увидел, что господин его сидит, смиренно сложив руки на коленях, напротив нестарого старика Чию и слушает его неторопливые речи. На лице Модэ был живой интерес, иногда он кивал, довольно прикрывая глаза, – ему нравилось то, что он слышал.
– Форма сил армии подобна воде. У воды есть свойство – избегать высот и стремиться вниз. Форма сил армии – избегать полноты и наносить удар по пустоте. Вода образует поток в соответствии с местностью, армия идет к победе в соответствии с врагом. Поэтому у армии нет постоянного расположения сил – как у воды нет постоянной формы.
Курганник опустил полог шатра и стал слушать. Но ничего не понимал убийца из слов Чию, и все казалось ему очень странным.
– Перед тобой пять опасностей, о Великий, – говорил Чию. – Если ты желаешь умереть, ты можешь быть убит. Если же ты хочешь жить, тебя могут взять в плен. Если ты вспыльчив, тебя могут вывести из себя. Если ты чересчур заботишься о том, что о тебе говорят, тебя могут опозорить. Если ты любишь людей, тебя легко поставить в затруднение.
– Я не люблю людей, – хмыкнул Модэ.
– Ты слушать будешь или разговаривать, юноша? – спросил Чию раздраженно.
– Я буду слушать, – ответил Модэ со смиренным видом, но в голосе его опять проскользнул смешок.
«Господин задумал какую-то новую игру, – стиснув зубы от злости, подумал Курганник. – Это и смешно, и дико – он сидит перед оборванцем, как послушный юнец. Кажется, оборванец вот-вот возьмется за розги и отхлещет его».
– Я рассказал тебе о пяти слабостях, которые навлекут на полководца беду. Избегай их, ищи их в своих врагах.
– Это не имеет смысла! – голос Модэ дрожал от негодования. – Ты обещал научить меня силе письма.
– Это нелегко, – говорил Чию, тоже раздраженно. – Имей терпение. Ну вот, ты опять сломал палочку для письма!
Курганник замер, прислушиваясь. Ему не нравилось, что Модэ забросил охоту и гуляния. Ему не нравилось, что царевич так часто бывает наедине с этим бродягой. Однажды Курганник слышал, как нестарый старик говорил Модэ: «Зачем тебе эти двенадцать? Прогони их от себя». – «Они нужны, – отвечал Модэ. – Ты ведь и не знаешь, зачем они». – «Знаю, – сказал нестарый старик Чию. – Ты замыслил плохое против своего отца». – «Молчи! Молчи! – шипел Модэ, и Курганник никогда не слышал такой тревоги в его голосе. – Молчи, или я умру!»
С той поры Курганник останавливался у входа в шатер, прежде чем войти. Он не подслушивал, нет, – он только слышал то, что приходилось слышать. И тревожили теперь его странные думы, да еще ныло что-то в груди, – убийца осторожно прислушивался к новому, неведомому чувству под ребрами, там, где было его темное, жадное до чужой жизни нутро. Он, кажется, был людоедом, но боялись его не поэтому. Безусым юнцом он уже звался Курганником. Черной сажей жрецы-старики накололи на спине его татуировку – могильного ястреба, расправившего крылья, накололи и сказали: это – твоя душа. Они ошиблись тогда: не было у Курганника никакой души. Говорили, будто и тень он не отбрасывает, а ведь тень – все едино, что душа. Его боялись, как боятся малые дети страшной сказки, как боится путник в горах обвала, а пастух в степи – волчьей стаи. Курганник глядел на мир, как глядит пустыми орбитами череп, а его ободранный, безгубый рот скалился окостеневшей улыбкой.