Кстати, что бы ни думали по этому поводу Бенджамин Спок с коллегами, кричат они главным образом не от голода, боли, страха или скуки, а оттого, что хотят каждый раз, просыпаясь, видеть перед собой родное лицо. Разве это так много?
Ужасно много, на мой взгляд. Со мной, к примеру, такого не случалось ни разу.
Это проходит, когда им исполняется полгода. Видимо, в этом возрасте приходит обидное понимание, что не всё и не всегда в жизни получается так, как нам хотелось бы.
Нашим с Ларой отношениям, текущим куда-то вяло-повялу, тоже на днях исполняется полгода. Наверное, поэтому вчера, отмахав свое, я предложил Ларе:
– Завтра у тебя выходной. Может… сходим куда-нибудь?
– Ты приглашаешь меня на свидание? – спросила она очень серьезно, не зная, куда девать глаза и руки в неуклюжих рукавицах.
– Да нет, просто… Да, – быстро поправился я, поймав на мгновение ее беспомощно метущийся взгляд.
Лара подумала еще немного, разглядывая очертания ладони, как будто пыталась увидеть линию судьбы сквозь мягкий брезент.
– Хорошо. Только пусть в этом месте…
– …будет поменьше людей, – закончили мы хором.
Я рассмеялся. Она тоже улыбнулась.
Домой я вернулся только под утро, весь бледный и седой от цементной пыли. Даже не вернулся – заскочил, чтобы наскоро переодеться, отмыться, побриться, погладиться… Правда, переодеться оказалось не во что, так что пришлось в авральном режиме еще стираться и сушиться. В общем, заскочил на минутку и задержался на четыре часа. Полчаса из которых, будто подросток, провел перед зеркалом. Разглядывал ямочку на подбородке, о существовании которой успел забыть.
Вышел из квартиры сверкающий, благоухающий… и отчаянно зевающий. Сказывалась ночь, проведенная на разгрузке вагонов. Зато мятых бумажек в кармане теперь хватало на обед в кафе. Каком-нибудь загородном, безлюдном, где появляются только автомобилисты и только по вечерам. Такие, как мы с Ларисой, всегда тяготеют к окраинам. Внутри МКАД нам становится шумно.
Я шел по улице, щурился на апрельское солнце и сам себе не верил: неужели и вправду свидание? Настоящее свидание, как у нормальных людей, с цветами и шам… Шам, шам… Что это я вдруг зашамкал? Да, шампуня пришлось вылить полтюбика, потом минут пятнадцать расчесывать волосы, которые от воды начало потихоньку прихватывать, потом снова промывать… Цемент оказался въедливым – куда там местному участковому.
Кстати, о цветах.
– Баб Глаш, дай-ка мне вон тех, мохнатеньких.
– Скока? Три?
– А сколько же.
– Кто тебя знает. Может, на кладбище собрался.
– В глаженой рубашке?
Моя ирония осталась незамеченной.
Баба Глаша тоже из наших. Нелюдимая, неразговорчивая, зимой она перебивалась сбором стеклотары, а с марта по октябрь подпирала стену универсама с ведерком цветов. Где она их берет, я не в курсе. Летом, понятно, собирает урожай с городских клумб, но в апреле-то? М-да, загадка…
Сурово поглядывая из-под косынки, женщина-загадка выудила из разномастной толпы цветов пушистую белую гвоздичку, протянула мне. Выбрала вторую – тоже белую, но как будто с розоватыми ноготками на концах лепестков. Потянулась за третьей, но на полпути помутнела взглядом да так и застыла – с занесенной рукой.
А я вздохнул и услышал:
– Андрюшенька… Это даже хорошо, что ты не смог приехать. Не хочу, чтобы ты меня видел такой. Все вокруг, как сговорились, только и твердят, как я чудесно выгляжу и как быстро поправляюсь. Но я же вижу, как они на меня смотрят, когда думают, что я сплю. И почему у меня отобрали зеркальце? Правым-то я уже вполне могу смотреть. Андрюш, пойми… Я разговаривала с Галиной Владимировной, и я всё решила. Два-три месяца роли не играют. Господи, прости! Сына, в последний раз: ты ни в чем не виноват! Всё, прощай, Андрюшенька.
– До свидания, баб Глаш… – Я выдернул из ведерка третий цветок, вложил в протянутую руку часть мятых бумажек и удалился быстрым шагом, не дожидаясь реакции на сеанс. Не выношу, когда плачут старики.
Поймите, мы не медиумы. Медиум означает посредник. Между человеком и Богом, миром «духов» и людьми, короче, между кем-то и кем-то. А мы – связные между непонятно кем и пустотой. Как полупроводники. Как мятые конверты со штемпелем: «Адресат выбыл». Как бутылки с запиской, проплававшие в океане так долго, что не осталось в живых ни автора письма, ни получателя, да и сам язык, на котором оно написано, давно перешел в разряд мертвых. Но больше всего мы похожи на пейджеры. Нас потеряли владельцы, но мы будем исправно доставлять сообщения для никого, пока не сядет батарейка.