— Что это было? — спросил я ошарашенно.
В ответ послышался далекий выстрел, а через секунду в небе расцвели гроздья праздничного салюта. Дженни вдруг уткнулась мне в грудь.
— Я не могу больше! — всхлипнула она. — Верните меня в нормальный мир! Отпустите меня!
— Пойдем, пойдем, — сказал я, обнимая ее за плечи. — Просто надо научиться вести себя так, будто все вокруг нормально. Пойдем спрячемся, скоро все пройдет.
Но ничего не проходило. Над головой грохотал салют, а мы шли по улицам, стараясь не смотреть на вывески и лица прохожих, в каждом из которых было свое безумие.
Из огромной фуры с надписью «ТРАНС» прямо посреди бульвара выгружали один за другим новенькие диваны в полиэтилене и ставили в два этажа.
Огромный пакет кефира на человеческих ножках кинулся нам наперерез, размахивая ручками и бумажной папкой. Изнутри тонкий девичий голосок, приглушенный слоями картона, предложил поучаствовать в социальном опросе всего на пять минут, и звонко выматерился нам вслед, когда мы прошли мимо, никак не реагируя.
Поперек дороги по земле тянулась здоровенная труба почти в человеческий рост, а через нее был выстроен деревянный переход с резными перилами и очень узкими ступеньками. Перед ним скапливалась очередь из прохожих. Какая-то бомжиха в дранной меховой шубе деловито срывала с трубы пласты стекловаты и запихивала в свою клетчатую сумку на колесиках.
Крепкие тетки в одинаковых серых халатах и белых косынках, вооружившись ломами, методично выкорчевывали кирпичи тротуарной плитки и небрежно скидывали прямо на проезжую часть. За ними плелись трое хмурых мужиков с тачкой и лопатами, и забрасывали освободившиеся дыры дымящимся асфальтом, разравнивая его сапогами.
Красная «Ауди» с тонированными стеклами, устав тащиться в пробке за троллейбусом, вдруг взревела двигателем, подпрыгнула и вкатилась на бульвар, гулко стукнув днищем о бордюр. Она унеслась вперед по дорожке, распугивая пешеходов и мамаш с колясками, а чуть дальше мы уже видели, как она гудит с тротуара и сигналит фарами, пытаясь снова вклиниться в поток, причем за тем же самым троллейбусом.
Остальные машины выглядели не лучше. Один «Жигуленок» ехал с открытым капотом, из-под которого валил черный дым. Когда капот открывался слишком высоко, водитель высовывался по пояс из бокового окна и рукой слегка прикрывал его. В стальном кузове самосвала были насквозь прорезаны электросваркой громадные буквы «БГ433», и через них на дорогу плоскими струйками непрерывно тек песок. Старенький, но вполне респектабельный джип вез на крыше обычный железный бак для мусора — грязный и подписанный масляной краской «ЯСЛИ 7». У маленькой «Дэу» нежно-салатового цвета из распахнутой горловины бензобака торчал заправочный пистолет с обрывком шланга. Старинная «Волга» несла на своем капоте трехметровую иглу антенны — она с оттяжкой стегала ветви каштанов, растущих вдоль дороги.
Припаркованные автомобили стояли совсем дико и в совершено неожиданных местах. Но особенно меня почему-то поразил оранжевый эвакуатор: он торчал посреди тротуара, занимая все пространство, а прохожие обходили его по проезжей части. Судя по спущенным колесам и мусору, накиданному на площадку, стоял он здесь с зимы.
— Вот тут и живу, — сказал я Дженни, когда мы свернули во дворы и подошли к подъезду бетонной башни. — Заходи. Нам на последний этаж, лифт сейчас не работает.
— Сейчас не работает? — на всякий случай с ударением переспросила Дженни.
— Ну да. Его в будни утром выключают, а в шесть вечера снова включают. — Я покосился на нее. — Только меня не спрашивай, зачем. Может, электричество для каких-нибудь окрестных цехов экономят. Я здесь третий год живу, всегда так было.
— Вот я и думаю, — вздохнула Дженни. — Если мы приняли препарат сегодня, то как же оно всегда так было?
Я пожал плечами.
— Ну вот смотри, — продолжала Дженни, бодро шлепая по ступенькам резиновыми галошами, — у тебя на входе в дом целых четыре двери подряд, одна за другой. Четыре! Подряд! Это всегда так было?
— Ну да. Сначала кодовый замок, на второй — домофон, третья обычная, ну и четвертая железная…
— Ладно, а вот это что? — Дженни бесцеремонно указала пальцем.
— Это дядя Коля, — объяснил я. — Здравствуйте, дядя Коля.
— Здоров, — кивнул он, не отрываясь от экрана.
— А почему он сидит на лестнице в одних трусах?
— Ему дома жена курить запрещает.
— И он всегда так сидит?
— Нет, конечно. Зимой — в свитере.
— Но все равно сидит здесь? С телевизором на коленях? — допытывалась Дженни.
— Ну да… Пришли, вот моя квартира. — Я распахнул электрощиток и вынул из тайника ключ.
Дженни с любопытством озиралась.
— Скажи, а вот эти все ведра и тазы… — начала она.
— Это не мое, — перебил я. — Это хозяйки. Она здесь почти не бывает. А моя комната вот тут.
— Нет, просто я никогда не видела столько ведер. Зачем они ей?
— Она домашнее мыло варит.
— Домашнее мыло? — отчетливо переспросила Дженни, внимательно глядя на меня. — Мыло? Домашнее?
Я пожал плечами.
— И это нормально? — подытожила Дженни.
— Вроде того.
Дженни долго смотрела на меня, а затем вдруг облегченно рассмеялась.
— Ну, слава богу. Я уж боялась, что все три дня будет плющить. А тебя, я вижу, уже отпускает потихоньку. Значит, скоро и меня отпустит.
— Что-то я не уверен, что меня отпускает, — пробормотал я, заглядывая в холодильник. — Слушай, еды нет, давай я в магазин спущусь?
— Я с тобой! — быстро сказала Дженни.
— Хочешь переодеться? — предложил я. — Майку и штаны найду, а вот с обувью не уверен…
— Зачем? — удивилась Дженни. — В пижамах и пойдем, полгорода уже прошагали.
— Ну теперь-то у нас есть во что переодеться.
— Так кругом же одни ебанутые, — возразила Дженни. — Чего мы будем выделяться?
— Тоже верно, — согласился я.
В магазинчике было немноголюдно, и мы с Дженни неспешно шли вдоль стеллажей. Я рассматривал ценники и этикетки, которые попадались по пути.
— Знаешь, нет, — сказал я, наконец. — Совсем меня не отпускает. Даже и не думает. Наоборот, все сильнее и сильнее накрывает.
— Ты уверен? — нахмурилась Дженни.
Я кивнул на коробку с кексиками:
— Вот это ты видишь, например?
Дженни присвистнула.
— Нет, ну может русский у них не родной, что они так фразы строят? — предположила она. — Хотя не до такой же степени: «коньячный спирт» без мягкого знака, а «пшеничная мука» — с мягким…
— Да это как раз ерунда, — отмахнулся я. — Ты на сам рисунок посмотри. Что они с осликом делают?
— Ой, бля… — не сдержалась Дженни и испуганно закрыла рот ладошкой.
— Ведь такое случайно не нарисуешь, верно?
Дженни кивнула, еще раз посмотрела на рисунок и покраснела.
— Давай возьмем, — сказала она решительно. — Покажем кому-нибудь. С кафедры психиатрии.
Мы пошли дальше, взяли сосисок, овощей и хлеб. Дженни остановилась у корзины с плюшевыми енотами, вынула одного и принялась рассматривать.
— Нравится? — с готовностью спросил я. — Берем, будет у тебя енот.
Дженни молча помотала головой.
— Если ты хочешь меня спросить, что делают плюшевые еноты в продуктовом магазине… — начал я.
— Почему у него из жопы белые ленты? — перебила Дженни. — Почему?
Я пригляделся. Действительно, прямо из задницы енота торчал целый пучок белых лент. Было их там три штуки — широкие, жесткие, длинные, чуть ли не полметра, покрытые нескончаемыми абзацами убористого текста на всех языках мира.