— Вот чертовы дети, — выругался машинист, спрыгивая на землю, — сигналы выставят и путают. Видно, путь перебирали.
Ночь была темная.
— Ничего не пойму, — зябко поеживаясь отвечал помощник. — Пойду посмотрю. А это, верно, с вечера забыли. Работали и оставили. Тронемся полегоньку, а там увидим.
Поезд медленно пошел вперед. Дорога была исправна. За поворотом вдали зеленым глазком вздрагивал семафор и светились редкие огоньки далекой станции.
А через кустарник, в сторону от полотна пробирались двое. У человека ныла рука. Он неловко повернул ее, спуская в окно инженера. И теперь тупая боль ломила предплечье. За плечами неподвижно лежал инженер. Идти было тяжело. Рядом, размахивая чемоданом, бежал коротыш. В стороне приглушенно прогудела автомобильная сирена и совсем недалеко вспыхнули и погасли лучи фонарей.
— Здесь, — облегченно вздохнул высокий.
Вышли на проселочную дорогу. Коротыш пронзительно свистнул. Навстречу выскочил человек в кожаном пальто и шлеме.
— Жду.
Помог дотащить инженера. Хлопнула дверца, и автомобиль, подпрыгивая на ухабах, быстро понесся по дороге.
Машина шла хорошо.
Бессонная ночь и волнение сделали свое дело, коротыш незаметно задремал. В утомленном сознании тяжело возникали и вновь проходили путаные обрывки пережитого.
Начальник станции, размахивая сверлом, кричал что-то кассиру. Человек в противогазе сидел за столиком в вагоне и ему вместо котлеты официант подавал часы, точно такие же, как у инженера. Глухо рвались петарды и кто-то однотонно кричал: «держи его, держи его».
Машина шла хорошо. Сильный толчок заставил его проснуться. Он огляделся. Сбоку недвижно лежал инженер. Дверцы открылись и жалобно постанывали.
Начинало светать. Коротыш хотел нащупать чемодан. Рука его скользнула по шероховатой коже сиденья. Чемодана не было.
— Федор, — крикнул он, стуча в стенку, — Федор.
Шофер остановил машину.
— Федор, чемодан исчез.
Высокий зло сверкнул глазами.
— Вы круглый идиот, — крикнул он, выскакивая на подножку.
— Понимаешь, вздремнул, открылась дверца и, очевидно, выпал.
— Жаль, что не вы, а чемодан вылетел, — процедил высокий.
— Может быть, вернуться, — посоветовал коротыш.
Над лесом тяжело тащился рассвет.
— Чтобы нас поймали. Покорно благодарю. Мне голова дороже. — Он помолчал и резко добавил. — Едем. Только я сяду сюда, — и высокий бесцеремонно вытолкнул на подножку толстяка.
Автомобиль понесся дальше.
— Человек важнее модели, — сентенциозно пробурчал высокий, усаживаясь поудобней.
В эту ночь путевой сторож Николай Сидорович Фукин возвращался с именин брата. В голове весело шумело. В небе качались звезды, и лес по бокам проселочной дороги гудел как-то по-особому — понимающе.
— Я и говорю ему: кака така колхозная жизнь, — философствовал Николай Сидорович, нетвердо шагая по луже. — Нет, ты мне мозги не верти, ты прямо сказывай — в чем есть коллектив. Скажем, к примеру...
В это время мимо, оглушительно фыркая, пронесся автомобиль.
— Эки дела, — испуганно отшатнулся отрезвевший на миг сторож. — Машина в таку пору...
Постоял, подумал, пошел.
— Вот, к примеру, машину взять, — продолжал он успокаиваясь. — О ней тоже надо понятие иметь. Хитрая штука; скажем, винтик самый, что ни на есть махонький, а она без него — стоп. Вот я и говорю, ежели, говорю, заведется в колхозе какая ни на есть гнида, так коли ее не вытравишь — стоп колхоз. Или человека взять. Что есть человек?
Сторожу стало грустно. Почему-то хотелось плакать. А лес понимающе шумел. У-у-у-у-у. Николай Сидорович всхлипнул, хотел что-то сказать, но запнулся и полетел в грязь.
— Не везет, — говорил он, сидя в грязи, — я ж говорю, что не везет. — И вдруг руки его уперлись во что-то гладкое. Сторож обшарил предмет руками.
— Да, никак, чемодан.
Он снова отрезвел и, взяв чемодан за ручку, почти бодро направился к дому.
Над лесом тяжело тащился рассвет.
Шли дни и недели. Волновались люди, выстукивали аппараты Морзе, приглушенно звонил телефон. Люди читали телеграфные распоряжения, давали указания.
Неслись поезда, увозя пакеты с сургучными печатями и надписями «совершенно секретно».
Всхлипывала в своей квартире Женя, не зная куда пропал муж, и часто думала о фасоне нового траурного платья — гладкое или нет?
Пряча в карман телеграмму «Проводили Ваню. Ждем», человек с лицом, словно из фарфора, улыбался довольно.
Девушка с каштановыми волосами спрашивала, приходя поздно вечером домой: «Есть ли письма из Энска», — и неизменно получала в ответ: «Нет, не приносили». Тогда она недоумевающе по-детски морщила лоб и ей было грустно.