— А какое будущее у вас? — В вопросе Златы не было ничего неожиданного, но я подзадумался:
— Не знаю.
— И вас это не расстраивает?
— Нет.
Но меня утешает одна надежда, — сознался я; и девушка уточнила мое представление о сознании:
— Какая?
— Надежда на то, что у моего будущего окажется вполне приличное прошлое…
— … Мы тут как-то встречались с одноклассниками и говорили о том, какими мы будем в зрелом возрасте, — сказала девушка; и я, оценив ее слово «зрелый», деликатно заменившее слово «старость», уточнил:
— И где вы встречались с одноклассниками?
— Как — где? В кафе.
— Так вот, зрелость — это когда одноклассников чаще встречаешь не в кафе, а в поликлинике…
— …Вы так много жили и, наверное, много чего помните? — Девушке явно хотелось сделать мне комплимент, но ее личное человеческое лицемерие, видимо, еще не натренировало ее формы общения:
— У вас наверняка хорошая память.
Я отозвался микстом из кивка и улыбки.
Не говорить же мне ей было, что в моем возрасте если еще помнишь, что у тебя склероз, значит, с твоей памятью все нормально…
— …Скажите, а в вашем возрасте еще есть любовь? — После разговора о моем возрасте ее вопрос о любви был естественным.
Впрочем, вопрос о любви естественен после любого разговора.
И даже — до.
— Да, — ответил я, — Только в вашем возрасте цена любви — восемнадцать прожитых лет, а в нашем — пятьдесят.
Наша любовь ценнее.
— Почему?
— Потому что наша любовь взрослее.
И мы лучше знаем ей цену.
— Какой вы умный, — девушка отступила на пол маленького шага, словно стараясь осмотреть мой ум со стороны:
— Вы таким стали с возрастом?
Куда мне до вас.
На ее слова я просто улыбнулся, и эта улыбка стала ответом:
— Не бывает такого возраста, в который нельзя было бы умнеть, — сказал я правду.
Впрочем, я сказал ей не всю правду.
Я не сказал девушке, что, как бы человек умен ни был, своей возможностью сделать глупость он всегда сможет воспользоваться.
Да и вообще, мы страна, в которой иногда глупо быть умным…
— У вас такой большой личный жизненный опыт, — сказала Злата; и я не понял — к чему?
Но она тут же пояснила свою мысль так, что мне пришлось улыбнуться:
— Наверное, он помогает вам жить.
Улыбнулся я молча потому, что мне не хотелось открывать главную тайну каждого человека такой молодой девчонке — тайну, которую далеко не все люди открыли для себя: «Личный жизненный опыт — самая ненадежная опора в жизни…»
— …А какая у вас машина? — сделала она мне комплимент, после того как вопросы о возрасте, уме, любви опыте показались ей исчерпанными.
Наверное, моя внешность показалась ей такой презентабельной, что я тянул на БМВ.
А может, даже, на мечту идиотов — «Хаммер».
Но все дело в том, что водить машину я так и не научился.
Зато с тех пор как разобрался в том, как это делается другими людьми, стал переходить улицу только по подземным переходам.
— У меня нет машины. — Мой ответ вызвал у нее не разочарование, а удивление.
И она искренне отреагировала на него:
— Разрешите обалдеть.
— И как же можно жить без машины? — спросила Злата, после того как справилась со своим обалдением.
— Очень просто.
Нужно регулярно есть фрукты, а по утрам делать зарядку…
— И все?
— Нет, не все.
— А что же еще?
— Остальное — каждый должен решить сам…
— …Скажите, — спросила она, — а жизнь — сложная вещь?
— Не сложная, — ответил я, подключив свой ненадежный жизненный опыт, — раз в ней разбираются даже дураки…
…Вот так я встретился с этой девочкой из поколения, задремавшего где-то между Че Геварой и Окуджавой.
Притом о существовании ни первого, ни второго — не подозревавшего.
В тот момент я думал, что ее поколение еще не научилось тому, чему научилось наше поколение: лицемерить и скрывать то, что мы представляем собой на самом деле.
Только потом я узнал, что она была из того поколения, которое научилось откровенно рассказывать о том, что оно собой представляет — то, чему наше поколение так и не научилось.
Если мы, в эпоху Гагарина, выбирали между Доном Кихотом и Гамлетом, то они, в эпоху Леди Гаги, выбирали Леди Гагу.
Впрочем, все, возможно, было не совсем так, как я подумал в тот момент.
Возможно, все было проще.