Мне тоже предстояло вскоре лететь в Новосибирск на один из конкурсов красоты. Но хотя я в принципе не боялся летать, постоянно испытывал проблемы с предсказаниями будущего, нарывался на мысли о каких-то катаклизмах, катастрофах и просто мелких неурядицах в своей дальнейшей жизни, как бы предвещая нехорошие ситуации. Так в моих фантазиях, непроизвольно появляющихся и исчезающих в потоках сознания, часто возникали картины болезни. Смертельной болезни, приковавшей меня к постели. Или вдруг мне чудилось, что рушится дом, в котором я живу. Я представлял, как оказываюсь на улице, без денег, привычных вещей и не понимаю, куда бежать и что предпринимать. Я не боялся этого. Это не были мучительные подсознательные страхи. Просто на ум приходили различные картины и ситуации: смерть близких родственников, похороны, кладбища, моя собственная кончина – от болезни ли, в аварии. Причем с раскадровкой подробностей вплоть до запахов, шумов и выражения лиц окружающих. Сидя на переднем сиденье в такси, иногда я вдруг, сам того не желая, мысленно заставлял водителя рвануть на красный свет и в следующее мгновение ощутить, как корежится металл под ударом влетающей в нас сбоку машины. Как обсыпает меня лобовым стеклом, крошащимся и рассыпающимся в разные стороны, пока я лечу сквозь него на мостовую, и что остается от моего бренного тела, распластанного на асфальте. Но страшнее всего были даже не видения с летальным исходом, а некие картины моей ущербности, когда я представлял себя ослепшим или обездвиженным в инвалидной коляске. Тогда я просто сходил с ума от чувства, что никогда больше не буду видеть, читать самостоятельно, знакомиться с людьми и смотреть им в глаза. Либо ужасное чувство, когда ты не можешь пошевельнуть ногами, заставить их двигаться, шагать, подчиняться импульсам мозга. Мозг вот он, мыслит, существует, действует, а ноги не слушаются его, беспомощно установлены на ступенечке кресла. Понимая, что мысли материальны и лучше не произносить вслух и не представлять того, что нежелательно к осуществлению, я, тем не менее, не мог заставить свой мозг не вырабатывать эти видения. «Мы – самовзрывающиеся бомбочки!»
– Что? – Глаза Ксюшиной мамы округлились.
Очевидно, я проговорил это вслух. А ведь все это время я продолжал объяснять ей последовательность наших действий по отправке ее дочери в парижское агентство. Делился перспективами и сомнениями, описывал трудности, которые неизбежно возникнут в посольствах, нотариальных конторах, на границах, в чужом городе, наконец, если девочка все же попадет туда.
– Ничего. – Я отвел глаза.
В этот момент мои мысли, несясь как буйволы, уже сминали платок на ее шее, срывали плащ и все, что под ним, разворачивали к себе спиной… губы ловили губы, зарывались в волосы у шеи, шептали что-то невообразимое ей на ухо, а руки действовали, действовали, действовали…
Резкий звон в ушах, нарастающий как в кино перед сценой пробуждения героя или каким-то страшным эпизодом, вернул меня к действительности. Она была ужасна, но распространяться сейчас на эту тему мне бы не хотелось. Тем более делиться с мамой Ксюши своими проблемами. Сейчас мне надо было закончить с ней разговор, купить билет и отправляться дальше. Предстояло переговорить с приехавшим по каким-то делам директором из Пензы и поснимать одну из новеньких девочек. Мне пришлось еще в спешном порядке распрощаться с Ксюшиной мамашей, которой тоже, очевидно, привиделось или показалось что-то. Трудно растить девочку без мужской поддержки и опоры, а Ксюшина мама была матерью-одиночкой. Притом очень симпатичной.
Уже через полчаса я прогуливался у метро «Маяковская», где были назначены встречи с Машей и Петром из Пензы. Петр появился первым. Худощавый и в то же время коренастый (правильнее сказать, наверное, жилистый), с короткой стрижкой, но с длинной челкой поперек наморщенного лба, он казался скорее корреспондентом областной газеты, чем директором сильнейшего в Пензе агентства. Даже сильное агентство в Пензе наверняка стояло на несколько ступеней ниже слабейшего московского. Тем не менее Петр мне понравился. Несмотря на явный дилетантизм в суждениях и наивность. Несмотря на то что в лицах он разбирался, как футболист высшей лиги российского чемпионата в позднем периоде творчества Гаспар Давида Фридриха.