— Делами. Зарабатывает нам денег.
Сав толкает Влада локтем под рёбра. Позже он скажет:
— Ты слышал? Если ребёнку не уделяется достаточно времени под предлогом, что нужно «зарабатывать деньги», значит, дело швах. Это как рак на последней стадии.
Ямуна, тем временем, продолжает:
— Она приезжает домой и падает в кровать. Я кормлю её супом. Я умею готовить три вида супа! Если, конечно, есть продукты. Деньги у нас есть — мама их приносит, — но за продуктами мне ходить тяжело. У нас есть сумка, в которую могла поместиться даже я, когда мне было пять лет. А сейчас, когда я вешаю её на плечо, она волочется по полу. А ещё в магазине меня не всегда видно из-за прилавка. Я готовлю, приношу маме еду и кормлю её…
Сав проводит пятернёй по лбу снизу вверх, убирая мешающие волосы.
— Серьёзно? Кормишь прямо в кровати? С ложечки?
Ямуна смотрит на него и хихикает. Кажется, ей нравится эта идея.
— Нет, что ты. За столом. Я тебе, кажется, говорила, что готовлю уже сама: умею кашу, или суп, или жарить картошку. У меня есть клёвая сковородка с таким покрытием… — она с сомнением смотрит на Сава. — Хотя, вы, наверное, не поймёте…
— Это я-то не пойму? — кричит Сав. — Да я две недели жил в общаге! Знаешь, что такое общага? Это такой большой дом, где двери никогда не запираются, все ходят друг к другу в гости и без спросу залазают в холодильник. Так вот, мы жарили там яичницу прямо в половнике, потому что никакой сковородки под рукой не оказалось: та единственная, которая была у моего соседа по комнате, лежала в мойке уже полтора месяца, и её нельзя было отчистить от копоти даже болгаркой со шлифовальными дисками… — он замирает на секунду и мстительно прибавляет: — хотя ты, наверное, не в курсе, что это, ты же всего лишь девочка.
Савелий развлекает её рецептами блюд «а-ля общежитие» и различными поверхностями, на которых те можно приготовить, а потом сервировать, Ямуна радостно хохочет. С удовольствием говорит:
— Ты выиграл. Зато я готовлю для мамы каждый день, и ещё убираюсь, и два раза в год мою стёкла…
— Даже стёкла? — Савелий посерьёзнел.
— Даже стёкла, и ещё посуду. Мама такая рассеянная! Один раз она чуть не выпала из окна. Я так испугалась! Теперь окна мою я. Привязываюсь к батарее — я же лёгонькая.
Савелий посмотрел на Влада с таким лицом: «всё хуже, чем я предполагал», так, что Влад счёл себя обязанным тоже как-то отреагировать. Он выпятил губы и выразительно пожал плечами.
Сав продолжает свои поползновения.
— А твоя мама… она как-нибудь с тобой говорит? Может, рассказывает, как прошёл день, или что-нибудь весёлое?
Ямуна говорит с плохо скрываемой обидой:
— Совсем нет. Она говорит, что я слишком маленькая, чтобы такое знать. Хотя, например, чтобы драться я уже достаточно взрослая, и она это прекрасно знает.
— С кем драться?
— Да в школе. Там много мальчишек. Они такие противные! Мне приходится их бить. Маму вызывают в школу каждую неделю.
— Она ходит?
— Не-а. Я ей говорю, что я опять кого-то побила, а она только говорит: «Это не повод отвлекать серьёзных людей от работы», и «Задай им в следующий раз посильнее, пускай не лезут». Но я посильнее не хочу. Елена Сергеевна, это наша учительница, говорит, что она сама пойдёт к нам домой и увидится с мамой, а у мамы в жизни и так много беспокойств, чтобы…
Она вдруг замолкает. С подозрением смотрит на Зарубина, потом на Влада.
— Я и так слишком много рассказала. Вы, может быть, шпионы!
Савелий улыбается не своей улыбкой.
— Конечно, шпионы. А ты — самая настоящая находка для шпиона. Влад, запиши-ка, дословно: «Мы… всё… теперь… знаем… про… Ямунину… маму…» точка…
Сжав кулачки, Ямуна с радостным визгом бросается к Савелию, а тот, подхватив её неловким медвежьим движением закидывает себе на шею. Юлия за столом поднимает голову, смотрит на них несколько секунд отсутствующим взглядом, а Влад вспоминает своих родителей. Они, в отличие от Юльки, обеспечивали своего отпрыска всем необходимым для жизни, но во взгляде матери он видел почти такую же пустоту. От этой пустоты его буквально выворачивало наизнанку. Как будто он вылез из одного колодца только для того, чтобы смотреться в другой, с такой же чёрной склизкой водой, чтобы обонять затхлую вонь…
Репортёрша, которой Влад разрешил взять у себя интервью, никуда не потерялась, как он втайне надеялся, и уже через несколько дней сидела в его берлоге, со всеми возможными удобствами разместившись на стуле с высокой спинкой.
Интервью продолжается, скрипит по бумаге ручка. Разговор о родителях завершён и время переходить к сути. Влад по-прежнему не торопится включать свет. Девушка-репортёр, убравшая свою растрепучую причёску в подобие странной сетки, архаичный элемент, который, тем не менее, придаёт ей строгий вид и какой-то шарм, торопливо делает в перекидном блокноте пометки, подсвечивая зажатым в зубах фонариком. Диктофон моргает на столе, раздражающе, даже, кажется, похабно подмигивает, и Влад тянется, чтобы перевернуть его лицевой панелью вниз. От резкого движения репортёрша вздрагивает и поднимает голову; луч света скользит по груди и подбородку модельера.