Не носили это, пожалуй, только сами критики, да и то, как сказал однажды Сав, каждый из них хоть раз, да пробовал дома перед зеркалом напялить на себя владов корсет для мужчин.
Это не слишком-то успокаивало. Когда стало ясно, что грохот не таит за собой ни копыт конницы, ни грозы, которая призвана стирать с лица земли целые города, долгими, тягучими ночами Влад завёл привычку думать. Где-то на стадии подготовки философии он пропустил промашку. Настолько критическую, что она свела на нет всю пропаганду. Как сокрушалась одна газетка, обвиняя его чуть ли не в низвергании моральных устоев человечества, «насрать у дверей церкви может каждый. И кто виноват, если такой человек в глазах нашего общества становится героем?»
«Я не это имел ввиду!» — леденел внутренне Влад, читая такие комментарии. Он приобрёл себе ноутбук, провёл интернет, чтобы отслеживать ударные волны, и, если поначалу только ухмылялся, глядя, как бушует общественность, по прошествии двух лет всё больше стал напоминать себе выброшенную на берег, гниющую рыбину.
А ведь его творчество — злотворчество от начала до конца, от первой коллекции к третьей — и вправду становилось нормой.
Перед Юлей он отступает в глубину прихожей. Пронёсшийся по помещению сквозняк рассыпал со стола одну из стопок с эскизами — то рисунки, которые Влад делал, будучи ещё не завязшим в дремучей трясине. Там были весьма любопытные наработки — Рустам бы одобрительно цокал языком, а Сав, как обычно, впал бы в буйный восторг. Что теперь с ними делать?
Заходя в квартиру, Юля всегда смеряла взглядом высоту этой стопки, и не скрывала разочарования, когда понимала, что та подросла только за счёт скопившейся наверху пыли. Теперь же она даже не глядит в ту сторону. Не отрываясь, смотрит на Влада.
— Ты совсем зарос.
Влад думает, что она имеет ввиду квартиру, все эти водоросли и чистоту воды: то, что травы и ряски не видно, не значит ровным счётом ничего — если ты попробуешь, к примеру, побегать, из залы на кухню, оттуда в ванную или в прихожую, густая вода толкнёт тебя в грудь, а коричневые пряди обовьются вокруг лодыжек. Но Юля каким-то почти ритуальным движением трогает подбородок, и Влад касается своего. Пальцы колет щетина. Макушку он по какой-то старой памяти, почти механическими движениями регулярно выбривает, этот акт стал для него своего рода единицей времени, заместив на шкале стандартные сутки, а вот обо всём остальном забывает. Здесь уже даже не бородка — борода.
— Сколько ты не ел? — голос рокочет, как мотор, и Влад с некоторой ностальгией думает о железном коне, что стоит в гараже, каждый день надеясь услышать шаги хозяина. Эх, приятель, ну в этом году не судьба. Как раз собирался открывать сезон, а тут снег… экая незадача. Кажется, будто лето пролетело, как несколько трясущихся тёмных кадров в плохом фильме ужасов — ты благополучно их прозевал.
В полутьме трудно рассмотреть гостью, но Влад и не думает включать свет. Глаза давно от него отвыкли, стали как у бедняков в средние века, которые с наступлением темноты, не имея ни свечей, ни желания с наступлением темноты совать нос на улицы из своего промозглого убежища, превращались в слепых котят. Зачем-то щурясь, Влад пытается разглядеть Юлию. Волосы забраны в хвост, на лбу солнечные очки, на которых таят снежинки, вода очень скоро потечёт по переносице. Вся тонкая, гибкая, как голый по зиме куст, осеннее пальто ещё не успело обрасти мехом, зато под ним синтетическим жирком шарф и тёплая водолазка с горлом. Женщина, казалось, похудела ещё больше: щёки на вид как полиэтилен, глаза за стёклами кажутся огромными, как два тёмных озера. Неправильно говорить, что люди меняются незаметно. Всё дело, наверное, в твоей памяти: люди меняются, просто нужно запомнить их такими, какими были и сравнить с теми, что есть сейчас. Влад прекрасно помнил день, когда Юля впервые заявилась на порог его подвала.
— Как давно ты не ел? — повторила она ровно таким же тоном, и Влад подивился: он мог бы спросить её о том же самом.
— Да так, — ответил он, — бывает.
— Там, в коридоре, пакет. Принесёшь?
Влад радостно отметил галочкой ещё один пункт перемен. Когда это в голосе Юлии были просительные нотки?
Пакет пришлось тащить сразу на кухню, где Юлия, как заправский факир, выложила на стол два батона колбасы, ветчину, хлеб и пачку замороженных пицц.
— Прости, я ем теперь только овощи, — зачем-то сказал Влад.
Его и правда сейчас выворачивало наизнанку от вида и запаха мяса. Будь он на самом деле морской рыбкой, которой место на глубине, среди всяких звёзд, каракатиц, медуз и глазастых гадов, он бы сменил цвет лица на изумрудно-зелёный.