Очень скоро весть о ком-то, кто застрелился на мосту, сорвёт с насеста и женщину, и любопытных детей, заставит натянуть куртёху мужика на балконе. Только бородатый тип в тулупе уже уйдёт, покачивая головой и приговаривая с улыбкой «ай-да!..» и «эх-ма!», и подпрыгивая на половину высоты ладони. По Кемской улице, вдавливая себя в рельеф дома и обнимая его длинными тощими руками между окнами первого и второго этажа, следует молчанник, и мужичок, извинившись и придерживая шапку, проскользнёт у него между ногами в парадную.
«Костюмированный суицид» получил широкий резонанс в обществе. Жёлтые газетёнки наперебой смаковали подробности, юркие их лазутчики отслеживали связи и нити между участниками этой истории. Большинство сходилось в тугой узел в единственной точке — на той таинственной личности по имени Владислав Малкин. В течение нескольких месяцев произошло ещё два самоубийства, которые общественность поставила в тот же костюмированный ряд — самый громкий его пункт имел место быть, когда вдрызг пьяная немецкая рок-звезда (женского пола), бросилась на отстройке звука со сцены на руки воображаемых фанатов, при том, что настоящие ждали за дверью. И, естественно, сломала себе шею. Не помогло даже то, что крой платья имитировал крыло африканской летучей мышки, а ткань более или менее успешно повторяла её фактуру.
Второй — когда какой-то психопат попытался при помощи ножниц, сломанных авторучек, старого пальто и степлера «сшить» подобие пиджака, который видел накануне в модном журнале. В этих лоскутах, разочаровавшись в собственных способностях, парень и утопился в ванной: было это в Москве, но эхо на крыльях популярности молодого модельера несколько раз облетело мир.
Рустаму пришлось найти в себе деловую жилку: неформально он стал главой компании и главным исполнительным директором, и времени на прямую и понятную работу руками уже не осталось. Юридически компания была оформлена на Юлию — она целиком завещала её Владу с единственной ремаркой: какой-то процент отчислений поступал на счёт её дочери. Тем не менее, сам Влад в офисе, по совместительству главной экспериментальной мастерской в здании старой школы, больше не появлялся.
К химии, что формирует человеческие судьбы, Влад относился теперь с куда большим почтением. Вернувшись домой, он собирался устроить посреди квартиры громадный пожар, принести в жертву неведомым богам всё, что успел сделать самолично за последние недели, с того момента, как пространство за окном делегировало к нему Неназываемого. Мир сдвинулся, за бортом оказались некоторые вещи: они больше не должны существовать. Его, Влада, обязанностью теперь стало их уничтожение — не то, чтобы кто-то возложил на него эту миссию, просто он, как причастный к знанию, считал необходимым сделать всё от себя зависящее.
Но что-то заставило его передумать. Мокрая одежда осталась валяться на полу, а Влад, как был, голышом, бросился менять всё обратно. Он срывал с манекенов тряпки, морща нос, раскладывал их на столе и начинал свою безумную вивисекцию, кромсая, отпарывая, видоизменяя и пришивая обратно. Бегал в ванную чуть ли не по нескольку раз в день — вид и запах костюмов, и то, какие мысли за ними стояли — всё это буквально выворачивало его наизнанку. На языке появлялся сладковатый запах тлена, бродяжка с белесыми, будто заросшими изнутри пылью и паутиной, глазами, вновь стояла перед внутренним взором. Там же были и существа из снов, и некоторые участники «крестового похода» на его подвал. Конечно, на сдвиг пластов в коре мироздания — не то в голове его головного мозга — эти действия уже никак не влияли.
Влад не мог сказать, когда произошёл этот сдвиг. Может, когда пускал себе пулю в лоб Неназываемый, может, когда под ногами шуршал и скрипел свежей небесной манной Крестовский мост. Может, гораздо раньше, когда в оплодотворённом пересечением судеб яйце начинало зарождаться намерение.
Он ничего не ел, зато выбрался в художественную лавку за трамвайной линией и вернулся с тремя тяжеленными пакетами: краски в баллончиках и ведёрках, грунтовка для ткани, новые кисти, валик, и множество всякой всячины, от которой любой художник-дилетант истёк бы слюной, а художник-профессионал, который умеет при помощи трёх блеклых мелков показать, как струится под тонким осенним льдом вода в реке и как пробиваются сквозь ковёр палых листьев свежие ростки, только покачал бы головой: «Ну и зачем тебе всё это, мальчик, нужно?»
«Я не знаю, что мне понадобится в следующий момент», — ответил бы Влад. Он действовал по наитию — фактурой одного платья попытался передать теплоту костра, в котором сгорают кучи осенней листвы, другим — запах свежих яблок. Лепестки хищного растения с пронзительно-красным пухлым зевом, над которым трудился не далее, чем неделю назад, он превращал в полевые цветы. Так и назовём это платье: «Цветок одного поля», — решил Влад, и принимался за что-то другое, и так до тех пор, пока не валился в сон прямо на полу. Он бодрствовал для того, чтобы свалиться в сон, а просыпался для того, чтобы работать. Ни Юлия, ни Сав не признали бы в принаряженных куклах почерка прежнего Влада, разве что Рустам мог его разглядеть — в глубинных ньюансах, моментах, по которым один профессионал отличает другого.