— Какого? — простодушно переспрашивал Влад.
— Дверного, блин, — Сав не уточнял, что имел ввиду одноимённый фильм. К фильмам относился с плохо скрываемым презрением уже Влад, который не мог толком объяснить причину своей нелюбви.
— Это же всё не по-настоящему, — говорил он, подёргивая плечами.
— А у нас в театре, типа, всё всамделишное.
Савелий учился на театрального механика. Его сфера деятельности — постараться не попадаться на глаза людям, что для Сава, по мнению Влада, было просто невозможно. Он как бельмо, если есть где-то в здании, то обязательно здесь, маячит перед тобой, скачет, размахивает руками и мешает смотреть представление. То есть, делает ровно противоположное тому, что от него ожидают. Впрочем, обязанности свои Сав зубрил назубок, и, вытянувшись по струнке, мог сразить их знанием наповал вышестоящее по иерархической лестнице лицо, которому вздумалось его отчитать. А потом ещё мог продемонстрировать, насколько хорошо всё у него готово к представлению. Просто Сав делал всё неимоверно быстро, а скуку предпочитал сжигать на костре деятельности уже незапланированной, и, в сущности, не нужной.
— Конечно, в театре всё всамделишнее, — рассеянно говорил Влад. — Там же живые люди играют. У кого-то из них может болеть живот. У кого-то умерла мама. Всё это сказывается на сцене.
— Но сюжет-то один и тот же.
— Сюжет один и тот же, но я его не смотрю. И на постановку не смотрю. Я пытаюсь представить, о чём думает актёр.
Савелий насмешливо отвечал:
— С тем же успехом ты можешь размышлять, о чём думает наша гардеробщица, тётя Марина, когда пытается повесить три куртки на одну вешалку. Она отличный актёр. Ей трудно. Пот льёт по шее. От куртки разит чесноком. До третьего звонка считанные минуты, напарница заболела, а окошко штурмуют опаздывающие зрители. Из кармана второй куртки торчат свёрнутые трубочкой деньги, и тёте Марине приходится бороться ещё и с соблазном. А? Драма?
Такие диспуты могли тянуться целыми вечерами. Но сейчас Сав не был на них настроен. Он бросил на стол тарелку с остатками еды, подражая Владу, вытянул ногу (он сидел к телевизору поближе), и, обернув вокруг ступни шнур, выдернул его из розетки.
— Обувайся.
— Ты не дойдёшь до дома сам?
— Обувайся. Пойдём к моему знакомому рушить устои и творить большое добро.
Влад вздохнул. Из форточки тянуло тёплым, похожим на парное молоко, июлем и беспокойной городской пылью, которая отрастила к ночи крылья и носилась вдоль хайвеев, как сойка, у которой выкрали из гнезда птенцов, вопила далёкими автомобильными сигналами и никак не желала успокоиться. Если Зарубину что-то взбрело в голову, с ним бесполезно спорить. Кроме того, не мешает хоть раз в месяц проветрить работу. Влад никогда не говорит «проветриться после работы»: работа всё время с ним, торчит в голове, как единственное дерево посреди бескрайних равнин.
Он погостит немного у этого зарубинского знакомого, выпьет чаю или кофе с молоком, послушает пульсирующую, взрывную, точно сигналы «SOS» на морзянке, речь Сава, да пойдёт домой, оставив друга допивать все запланированные им на этот вечер чашки с чаем или рюмки коньяка.
И только когда он увидел, как волнуется и приплясывает на месте от нетерпения Савелий, как он смотрит на часы и бормочет «опоздаем минут на семнадцать», до Влада начало доходить.
— Мы идём в салон татуировки?
Сав хмыкнул, спустив на часы рукав рубашки. У него было не слишком типовое сложение, поэтому рубашки этому коротышке подбирать очень сложно. Все они оказываются либо малы в груди, либо с очень длинными рукавами. Вот и сейчас, костяшки пальцев полностью пожирали, точно две большие змеи, манжеты, а кончики пальцев можно было разглядеть едва-едва.
— Где ты видел салоны, работающие по ночам?
— Я, может быть, думал, что они так и должны работать, — пробормотал Влад.
Татуировка представлялась ему делом тёмным, едва ли не мистическим. Когда, как не ночью, когда усталые глаза Создателя закатываются за горизонт, людям изменять данные им от природы тела? Изменять насовсем, пуская под кожу чернила, или на время, эрегируя отдельные части тела и делая друг другу инъекции подвижными клетками, одним мускульным движением поворачивая вспять химические процессы. Одни из этих действий задуманы природой, до других человеческий разум добрёл самостоятельно, но кое-что объединяет их. Всего этого человек стыдится, если не скрывая под сенью темноты (или одеяла) свои занятия, то хотя бы вступая в конфронтацию с совестью.
Влад никогда не задавал себе вопроса: верит ли он в высшие силы? А если бы и задавал, вряд ли сумел бы на него ответить. Он знал одно — человеку очень далеко до истины в последней инстанции. Только глупец уверен, что всему есть научное объяснение. Влад отнюдь не считал себя умным, но разум у него был цепкий и живой.