Тот факт, что у меня нет ни одного наряда с биркой «Прада» или «Гуччи» — еще один повод для осуждения в нашем журнале. Рекламки о распродажах налеплены на мой рабочий стол с пометкой «Для вашего сведения».
Мой контракт истекает в конце года, меньше чем через шесть недель. И никто не заикался о его продлении. Мой закуток на этаже редакции неумолимо, сантиметр за сантиметром завоевывается складируемым хламом. Я стою в авангарде концепции виртуального офиса, скидываю материалы при помощи модемного соединения прямиком из своей квартиры. Каждый раз, когда я физическим присутствием осчастливливаю редакцию, то обнаруживаю, что границы моего закутка сжались еще больше, теперь туда уже может поместиться только мой стол и стул. Возможно, мне надо почитать ежемесячное приложение «Девять секретов офисной жизни». Например, второй выпуск: «Не будь отшельницей, в рабочем коллективе нет места для сурового индивидуализма, подружка!»
Наш офис — заводь женских гормонов с соответствующими приливами и отливами. Из представителей мужского пола на полную ставку допущен один Свелт Харрисон Джеймс, деятельность которого можно оценить не иначе как модельную — нанят для съемок в помещении офиса.
Как единственный мужик, я расцениваюсь в качестве городского эквивалента деревенского дурачка — возможно, мил, но мешает всем. Единственное, на чем еще держится институционное доверие ко мне, это ассоциация с Фил, потому что ее фотографии несколько раз украшали страницы нашего журнала.
Команда ввода: «Фил»
Я встретил ее в Токио в метро на Гинза Лайн между Осакой-Митсуке и Шимбаши. Я уже больше шести лет искал нечто в Японии. Вероятно, в конце концов этим нечто должна была стать девушка с американского юго-запада.
Одним судьбоносным утром я проснулся в Киото с ощущением, будто я чужой на этой планете, — таким бессмысленным и странным показалось мне содержание предыдущих серий моей жизни. Потеряв веру в необходимость погони за японской литературой, я обратился к очевидной простоте дзена.
А позже, проведя семь месяцев в Камакурском монастыре, я решил, что еще не готов оставить мир разнообразия и иллюзий.
Встреча с Филоменой укрепила меня в этом убеждении. Если это было не сатори, то нечто типа светового знамения.
Естественно, я не мог не заметить ее, единственную гайджинку (иностранку), помимо меня, в подземке: на голову выше аборигенного населения, черное модельное портфолио крепко прижато к груди. По моим впечатлениям, в той ситуации она была воплощением американской красоты, о которой я уж и забыл. И впервые за долгие месяцы я почувствовал тоску по дому, тщетно пытаясь не пялиться на нее совсем уж откровенно. Несмотря на то, что она была прекрасна, я уверен, что видел даже больше, чем остальные — секретный аспект ее красоты, который доступен только мне. И я впал в уныние, представив, что скоро она скроется с глаз моих навсегда «С точки зрения знания, — говорит Кашиваги в романе Мисимы «Золотой храм», — красота не является утешением». В тот момент я чувствовал себя как калека перед Золотым храмом. Сконфуженный, я отвел глаза, и неожиданно она среагировала на мои пристальные взгляды.
— Простите, вы не знаете, когда будет остановка «Гинза»?
Прошло какое-то время, прежде чем я смог оторвать помутившийся взор от потерявших смысл значков на странице «Японского кино», поднял голову и взглянул на нее. Хотел спросить: «С чего вы взяли, что я говорю по-английски?» После стольких лет в Японии я, как идиот, любил представлять, что превратился в кого-то другого. Но я был потрясен тем, как она задала свой вопрос, было в этом нечто магическое, что-то, что существует меж двух полюсов: всеамериканской непосредственности и обаяния прекрасной женщины.
Японский работяга атакует
Кое-как обретя голос, я сказал, что «Гинза» — это следующая станция. Она отвернулась, и я осознал недостижимость цели, парализованный ее сиянием. От того, чтобы потерять ее навсегда, меня отделяли сорок секунд, и тут мне на спасение пришел отрицательный герой — протагонист. Украдкой поглядывая на ее бедра, я увидел руку, которая появилась и ущипнула ее за попу. Она взвизгнула, а я ринулся на защиту.