— Минус три, — ответила Брук.
Резкое покраснение кожи мисс Толлитсон подтвердило ее открытие.
— Но мы еще не учили этого, — зашипела она, — это неслыханная дерзость, Брук Макнайт. Немедленно иди вниз в кабинет мистера Брента, и там мы посмотрим, какая ты умная!
Так Брук вернулась домой из школы, имея на совести преступление: она узнала об отрицательных числах до того, как земля Флориды решила открыть для нее этот ящик Пандоры.
Нежданный гость
Затрещал домофон, оповещая о приходе доктора Дата Халливелла.
— О черт, — сказала Брук, сконфуженно улыбаясь.
Возможно, это был самый последний человек, которого я хотел бы видеть в этот момент.
— Я избавлюсь от него, обещаю.
— Я тебе месяцами советовал сделать это.
— Коннор, пожалуйста!
— И только попробуй сказать ему, что меня бросила подружка. Мне не нужна его жалость.
— Поздновато, — заметила Брук.
Я мрачно удалился на диван и начал листать номер «Математической мысли», прислушиваясь к происходящему у дверей…
— Я только что закончил в… э-э-э… в больнице и подумал, может, ты… я не знаю… захочешь перекусить… я имею в виду, что мы не должны… о, я не знал… привет, Коннор!
Я безразлично кивнул в его сторону, притворяясь поглощенным статьей о теории узлов.
— У нас тут с Коннором небольшое семейное совещание. А ты можешь выпить с нами чашку чая.
Я гневно глянул в сторону Брук, но она не захотела встретиться со мной глазами.
— Я не хотел вам помешать…
— Ничего-ничего. Все в порядке.
Я чувствовал, что псих-доктор маячит где-то за моей спиной, опасаясь войти в комнату, стыдливо переминается в прихожей, пока Брук грохочет на кухне. Я могу себе представить, как он раскачивается из стороны в сторону, голова глубоко утоплена в плечи, волосы падают на лоб. Меня почему-то раздражает его застенчивость, хотя я и не так уж крут, чтобы начать его третировать. Может, это отражение своей застенчивости я вижу на его лице, оттого и недолюбливаю и не могу от встречи к встрече запомнить его черт.
И все же, определенно, он стоит в своих штанах цвета хаки и анораке именно так, как я себе и представлял. Теперь я вспомнил, как он выглядит. Эта его чуть наклоненная вперед осанка, его выпученные глаза и римский нос — он напоминает грифа на ветке.
— Присаживайся, — предлагаю я, будто хозяин. Или врач.
Он кивает и осторожно проходит в комнату, изучая скудную обстановку.
— Как продвигается, э-э-э, писательство? — спрашивает.
— Не знаю, тебе следует задать этот вопрос писателям.
Он все больше раздражает меня. Я смутно догадываюсь, что Даг вряд ли подозревает, как я ненавижу то, чем зарабатываю на жизнь, и ненавижу себя за то, что делаю со своей жизнью. А он только что вернулся со своей шестнадцатичасовой смены, во время которой штопал пулевые ранения и воскрешал задыхающихся сердечников. Я знаю, что веду себя по-детски, — проницательная догадка, которая заставляет меня быть противным самому себе. Очень трудно понять, как себя следует вести. Все эти золотые правила и категорические императивы. И естественно, есть правило, которое гласит: «Веди себя с другими так, как будто они без пяти минут знаменитости».
Визит врача
Брук внесла чашку без ручки, которую Даг принял с благодарностью и сжимал страстно (как будто в ней заключался ответ на извечный вопрос, что же ему делать со своими руками в отсутствие скальпеля и зажимов), но только до тех пор, пока не обнаружил, насколько она горяча. Тогда он начал неистовые поиски нейтральной поверхности, на которую можно было бы поставить чашку.
— Но ты ведь все еще работаешь, э-э-э, для журнала, разве нет? — продолжал он упорствовать, дуя на свои обожженные пальцы.
— Немного.
— Как прошел твой день, Даг? — защебетала Брук.
Я не мог поверить, что она настолько воспряла духом из-за присутствия этого вялого субъекта.
— Неплохо.
По счастью, он не стал вдаваться в подробности, прерванный писком пейджера.
— Ты можешь позвонить из спальни, — сказала Брук и зашипела на меня, когда он исчез: — Не мог бы ты хоть раз попытаться не быть таким засранцем, хотя бы ради меня!
Меня как обожгло. Я — засранец? Я тут же напомнил, что вообще-то она собиралась избавиться от него.