Меня всегда веселит, когда кто-нибудь начинает расспрашивать меня об актерах, у которых я брал интервью: «Какой он в жизни?» Единственный честный ответ на подобный вопрос: «Какой он? Господи боже, да он же актер!»
Прямо сейчас я пытаюсь написать статью о Чипе Ральстоне, мальчикоподобной кинозвезде, но у меня не получается его отловить, хоть он якобы согласился дать интервью. Но его агент, его менеджер и его ассистент — все ведут себя весьма уклончиво, а его пиар-менеджер и вовсе явная сука. Может, он помнит мою нелицеприятную рецензию (восемнадцать с половиной баллов по шкале отрицательных эмоций), которую я накропал пару лет назад для «Токио бизнес джорнал» на его второй фильм, где написал, что лучше всех сыграл в этом фильме его автомобиль, английский гоночный «остин» с сексуальными электроприводными колесами и низким гудком? Но для меня большое открытие, что эта толстая задница умеет читать.
Когда я сказал Филомене о предполагаемом интервью, она прокомментировала:
— Я слышала, что он болван.
На что я ответил:
— Фил, детка, он — актер.
Забыв, что Филомена всеми фибрами души стремится стать именно актрисой.
Паллас
— Вот это да! Это, должно быть, очень интересно — встречаться со всеми этими знаменитыми людьми, — щебечет Дон. Ее пальчики порозовели на склонах горы Олимп оттого, что всегда держат напитки со льдом.
— Ну, типа, — отвечаю я. — А еще я пишу книгу об Акире Куросаве. Режиссере, — добавляю на всякий случай.
В принципе, это почти правда, несмотря на то, что на данный момент я завяз в середине первой главы.
— М-м, у нас тут много японцев…
В конце концов я вижу скользящую ко мне Паллас — видение в золотых блестках с сияющими волосами.
— Привет, Коннор.
То, как она произносит мое имя, совершенно лишает меня воли.
— Хочешь, чтобы я для тебя потанцевала?
Она так прекрасна, что я до боли стискиваю зубы, глядя на нее.
— Пока нет, — выпаливаю я, — давай сначала выпьем.
Я знаю правила: она тянет полу своего длинного облегающего сверкающего платья вверх, по синусоиде божественной ноги, и я вношу депозит в виде двух двадцаток за ее подвязку в надежде, что это задержит ее ненадолго.
Паллас садится рядом со мной.
— Что хорошего слышно? — это ее традиционное приветствие, выражение, импортированное из родного Кентукки.
— Слышал, чем закончилась «Пармская обитель», но вряд ли хочу надоедать тебе этой дребеденью.
Она улыбается, безразличная к моей жалкой попытке уравновесить властные отношения.
— В оригинале это произведение написано Стендалем и известно как «La Chartreuse de Parme». Не путай с «Пармской столовкой», книгой о влиянии средневековой пищи на развитие готических контрфорсов, которую я скоро напишу, или с романом «Пармский грузчик», который могу рекомендовать тебе как самую похабную и мерзкую книжку на свете.
У меня всегда были готовы разные ответы на ее традиционный вопрос, и она всегда слушает и улыбается, как врач в присутствии забавного и безвредного лунатика.
— Пойдем завтра в театр, — предлагаю я, — у меня билеты на новую пьесу Ники Сильвер.
— Не, я работаю. А это тот парень, который снимается в «Смертельном оружии»?
— Не совсем.
— А здесь был Чип Ральстон пару ночей назад, — говорит она. В глазах — восторг.
— ЧИП РАЛЬСТОН?! — представьте мое возбуждение. — Я ищу этого засранца уже две недели. Ты уверена, что это был Чип Ральстон?
— Он был очень мил.